Второй роман «великого пятикнижия» (опубликован впервые в ; № 1, 2, 4—12. Главы VІІІ-ХІІ части четвертой были напечатаны в виде специального приложения к № 12 «Русского вестника» за 1868 г.), одно из самых любимых произведений писателя, наиболее полно выразившее и нравственно-философскую позицию Достоевского, и его художественные принципы в 1860-х гг.
Замысел романа обдумывался писателем во время пребывания за границей — в Германии и Швейцарии. Первая запись к «Идиоту» сделана 14 сентября 1867 г. по н. ст. в Женеве. Дописывался роман в Италии, закончен во Флоренции 29 января 1869 г. Первоначально посвящался любимой племяннице писателя . Сохранились три тетради с подготовительными материалами к роману (впервые опубликованы в 1931 г.) Ни черновая, ни беловая рукописи романа до нас не дошли.
Как можно судить, работа над романом проходила непросто. Достоевский уезжает в Западную Европу, жалуясь на здоровье (в Петербурге его замучили часто повторяющиеся припадки эпилепсии) и скрываясь от кредиторов. Писатель недавно женился, и за границу с ним едет молодая, двадцатилетняя жена; отношения супругов только складываются. Для поездки Достоевский занял тысячу рублей у М.Н. Каткова под будущий роман. За границей, однако, припадки не прекращаются, денег не хватает. Кроме новых долгов и просьб в письмах о присылке денежных сумм он пытается поправить дела игрой в рулетку, иногда поддаваясь страсти игры до самозабвения. Рождается , но она прожила недолго и похоронена в Женеве. Писатель переживает свою вынужденную оторванность от родины («...А мне Россия нужна для моего писания и труда нужна <...> да и как еще! Точно рыба без воды; сил и средств лишаешься»).
В этой ситуации особые надежды возлагаются на задуманное произведение: «роман единственное спасение». Явно опережая ход творческого процесса, Достоевский пишет А.Н. Майкову в августе 1867 г., что хотя написано мало, но «много кой-чего выдумалось »: «Теперь я приехал в Женеву с идеями в голове. Роман есть, и, если Бог поможет, выйдет вещь большая и, может быть, недурная. Люблю ее ужасно и писать буду с наслаждением и тревогой». Через полтора месяца он сообщает С.А. Ивановой: «Принимаюсь серьезно за роман...». Почти с самого начала писателя беспокоит вопрос об успехе произведения — и в отношении достигнутого художественного уровня («Хуже всего боюсь посредственности...»), и в читательском восприятии, что подстегивается судьбой тургеневского «Дыма», весьма холодно принятого публикой и критикой. Работа над романом неоднократно прерывалась, в частности, самая долгая пауза была связана с рождением ребенка.
История создания произведения и логика воплощения замысла подробно прослежены П.Н. Сакулиным, Г.М. Фридлендером, И.А. Битюговой, Н.Н. Соломиной. Исполнение задуманного выразилось в двух редакциях — первоначальной и окончательной. Менялся и углублялся сам замысел, и между этими редакциями налицо резкая разница (приступая к работе над окончательной редакцией, Достоевский назвал ее «новым романом» ). В значительной мере поиски писателя были связаны с образом главного героя: Идиот в первой редакции не является главным героем и походит своим характером бунтаря-индивидуалиста на Раскольникова. Его основные черты: «Самовладение от гордости (а не от нравственности) и бешеное саморазрешение всего», его идея: «Или властвовать тирански, или умереть за всех на кресте». Однако уже и в этом варианте героя ждали «высокое нравственное чувство в развитии» и «подвиг».
В первой редакции проглядывают герои и сюжеты будущих , начинает звучать столь важная для позднего Достоевского тема «случайного семейства». Идиот оказывается то законным, то побочным сыном Дяди — героя, сначала претендующего на главенство в романе. Дядя отправляет его в Швейцарию, т.к. всю жизнь сомневался, его ли это сын. В конце подготовительных материалов к первой редакции романа появляются записи, сделанные на отдельном листе: «Он князь. / Князь. Юродивый (он с детьми)?!». Эта заметка, ввиду особой ее важности, отмечена на полях особым знаком. Но кто это «он»? Вряд ли Идиот, т.к. рядом с этой записью — замечание о прежнем Идиоте: «Всё на мщении. Униженное существо». И чуть ниже: «Главное, зависть и гордость, раздраженное самолюбие». Юродивый же улаживает раздор в генеральском семействе, вокруг него «целое стадо собралось» (Там же). Он явно начинает претендовать на собирательную композиционную роль в романе. Именно здесь Юродивый и Идиот сливаются в одно лицо. Теперь в этом герое преобладает не гордость, а простота и смирение, он с детства «страсть к детям получил». После некоторых колебаний устанавливается и его возраст (вначале Идиоту, как будущему Аркадию Долгорукову, девятнадцать, около двадцати лет): «Ему 26 лет». Достоевский колеблется, называя его то Иваном Николаевичем, то Дмитрием Ивановичем. Но эта фигура, по-видимому, становится для автора главным лицом и в конце концов получает прежнее имя. На нем отныне сосредоточено все внимание автора: «НАДО: мастерски выставить лицо Идиота»; «Лицо Идиота и прочее множество лиц <...>. Идиотово лицо».
По свидетельству А.Г. Достоевской, в декабре 1867 г. Достоевский «начал диктовать новый роман, старый брошен» ( С. 386). Однако подготовительные материалы к окончательной редакции сохранились лишь начиная с марта 1868 г. Этот промежуток между декабрем 1867 и мартом 1868 г. остается непроясненным. Можно лишь утверждать, что к марту 1868 г. характер главного героя еще не приобрел окончательные очертания. Бесспорно лишь одно: он мыслится теперь как лицо положительное. Неоднократно упоминается о кротости, всепрощении Князя. Он «действует по чувству непосредственной христианской любви». Главное убеждение Князя: «что экономическое учение о бесполезности единичного добра есть нелепость. И что все-то, напротив, на личном и основано». Это тот же тип христианско-праведной натуры, который уже мелькал в материалах первой редакции, но укрупненный, композиционно тверже поставленный. В нем сохранилось кое-что от прежнего Идиота: забитость, испуганность, приниженность. В отношении себя он убежден, что он идиот.
Немаловажны авторские объяснения замысла в переписке Достоевского. В письме от 31 декабря 1867 г. (12 января 1868 г.) он разъясняет А.Н. Майкову: «Давно уже мучила меня одна мысль, но я боялся из нее сделать роман, потому что мысль слишком трудная и я к ней не приготовлен, хотя мысль вполне сообразительная и я люблю ее. Идея эта — изобразить вполне прекрасного человека. Труднее этого, по-моему, быть ничего не может, в наше время особенно». Полнее характеристика в письме С.А. Ивановой: «Главная мысль романа — изобразить положительно прекрасного человека. Труднее этого нет ничего на свете, а особенно теперь. Все писатели не только наши, но даже все европейские, кто только ни брался за изображение положительно прекрасного, — всегда пасовал. Потому что это задача безмерная. Прекрасное есть идеал, а идеал — ни наш, ни цивилизованной Европы еще далеко не выработался. На свете есть одно только положительно прекрасное лицо — Христос, так что явление этого безмерно, бесконечно прекрасного лица уж конечно есть бесконечное чудо».
Показательно, что выражение «идеи» произведения связывается всецело с образом главного героя. Т.к. «идеал не выработался», то сам процесс создания образа «вполне», «положительно прекрасного человека» является как бы частью более общего процесса выработки и осмысления идеала — и «нашего», и «европейского». Достоевский как художник своим романом подключается к этим поискам.
В начале материалов ко второй редакции Достоевский много размышляет о характере любовных отношений персонажей и о месте в них Князя. Он пробует разные проекты, возникает сложная «вязь» любовного сюжета: Князь — Настасья Филипповна, Князь — Аглая, Ганя — Аглая и Настасья Филипповна. Писатель раздумывает о любви, ее видах: «В РОМАНЕ ТРИ ЛЮБВИ: 1) Страстно-непосредственная любовь — Рогожин. 2) Любовь из тщеславия — Ганя. 3) Любовь христианская — Князь». Но роман о страсти явно не складывается, автор испытывает какие-то затруднения, что-то его мучает, не удовлетворяет.
21 марта 1868 г. появляется кульминационная запись: «СИНТЕЗ РОМАНА. РАЗРЕШЕНИЕ ЗАТРУДНЕНИЯ». Ставя задачу сделать лицо героя симпатичным читателю, Достоевский вспоминает Дон Кихота Сервантеса и Пиквика Диккенса. Они возбуждают симпатии как добродетельные люди тем, что смешны. Писатель же хочет создать серьезного добродетельного героя: «Герой романа Князь если не смешон, то имеет другую симпатичную черту: он невинен! ». И чуть ниже эта особенность Князя трижды усилена: Аглая «вся сердцем отдалась князю, потому что он невинен », Настасье Филипповне жаль Князя, «потому что он невинен », она в конце концов понимает «глубину невинности Князя». Большую роль в жизни Князя играет детский клуб. Предполагается и смерть Князя.
Превращение великого грешника в «невинное» лицо, в сущности, никак не подготовлено ранними записями. Под воздействием творческого наития Достоевского, по его собственному признанию, «как на рулетке», с головой бросился в идею, которая его всегда волновала: «Идея романа — моя старинная и любимая, но до того трудная, что я долго не смел браться за нее, и если взялся теперь, то решительно потому, что был в положении чуть не отчаянном». Вслед за троекратным напоминанием о «невинности» Князя следует столько же раз повторенная запись: «Князь Христос». «Синтез романа», по-видимому, сложился тогда, когда в сознании Достоевского применительно к герою утвердились эти две содержательные константы: «невинен» и «князь Христос».
Структура «Идиота» определена автором в записи от 8 апреля 1868 г., где он пишет о внешнем, фабульном уровне сюжета, содержание которого составляют бесконечные истории всех сословий, и о «главном», «неисследимом», не реализуемом полностью в событиях: «NB. Князь только прикоснулся к их жизни. Но то , что бы он мог сделать и предпринять, то все умерло с ним. <...> Но где только он ни прикоснулся — везде он оставил неисследимую черту. И потому бесконечность историй в романе (miserabl"ей всех сословий) рядом с течением главного сюжета. (NB, NB, NB! Главный-то сюжет и надо обделать, создать)».
Существуют разные точки зрения на то, насколько формула «князь Христос» коррелирует с общим замыслом автора и его исполнением в романе, насколько применима она к получившемуся художественному целому. Так, в комментариях Полного собрания сочинений Ф.М. Достоевского (в 30 тт.) к роману Мышкин иногда без всяких оговорок называется «князем Христом». Ряд исследователей считает, что обозначение «князь Христос» — прямая «авторская характеристика» героя, основополагающая «мифологема», создающая текст (Г.Г. Ермилова и др.). Наоборот, сторонники «демифологизации» образа Мышкина (В.В. Борисова) указывают на то, что замысел романа претерпевал радикальные изменения в ходе его воплощения. Поэтому безоговорочное применение к Мышкину первоначально установочного определения, возникшего на одном из этапов работы, но затем исчезнувшего и не фигурирующего в окончательном тексте, представляется неоправданным (А.Е. Кунильский). К.В. Мочульский считал, что Достоевский «преодолел соблазн написать "роман о Христе"»: «В окончательной редакции "божественность" князя исчезла; "праведность" прикрылась человеческими слабостями».
Ермилова Г.Г.
В ходе работы над романом Достоевский заметил, что «целое» выходит «в виде героя ». С его фигурой он связывал «главную тему» произведения, формулировал: «главная задача: характер Идиота. Его развить. Вот мысль романа». Центральная роль образа Мышкина подчеркнута названием произведения, проницательные читатели, близкие к писателю, различали «оригинальную задачу в герое» (А.Н. Майков). В современном восприятии больше всего разночтений в понимании именно Мышкина, его миссии и судьбы.
Найдены возможные прототипы Мышкина, толкователи обращали внимание на заметный автобиографический элемент в образе: писатель наделил героя своей болезнью, в ряде эпизодов из уст Мышкина звучат идеи, близкие самому писателю. К центральной фигуре романа применимы историко-культурные и даже социологические определения: «русский дворянин "петербургского периода", европеец, оторванный от почвы и от народа» (Мочульский), «разночинец» (Поспелов), «аристократ-демократ» (Чирков), «кающийся дворянин» (обоснованность этого определения подтверждается всей судьбой тезки Мышкина графа Льва Николаевича Толстого, о чем писали Л.А. Зандер, Н.М. Перлина, Арп. Ковач). Однако этих определений явно недостаточно, т.к. они не объясняют полностью сложный, многозначный образ.
«Целое в виде героя» — это значит, что не идеи и не практика жизненного поведения, а прежде всего данность образа, характер приковывали к себе внимание творца, были его главным словом в этом романе. Среди романов «великого пятикнижия» «Идиот» выделяется тем, что в центре его стоит фигура «положительно», «вполне прекрасного человека», и произведение это моноцентрично. По Д.С. Мережковскому, образ Мышкина — ответ-противовес Раскольникову; ср.: «колоссальное лицо христианское» противопоставлено «столь же колоссальному лицу антихристианскому».
Тем не менее «странный образ» (В.В. Розанов), «странный герой» (Мочульский), Мышкин задает не одну загадку уже своим характером — и внешними признаками, и глубинным содержанием, не сразу открывающимся на страницах романа. Прежде всего образ строится и подается художником по принципу аномалии, отклонения от обычной нормы, и на это настраивает читателя уже заостряющее аномальность героя название романа. «Положительно прекрасный человек» предстает в виде «идиота», «чудака», «дурака», «юродивого», «сумасшедшего», «олуха», «пентюха» и т.п., но в литературной традиции это не новинка, и за предшествующую историю изображения идеала писателями этот прием был востребован не раз, если вспомнить всех «простаков», «безумцев» и «шутов» в мировой литературе, среди которых особенно выделяется Дон Кихот Сервантеса из любимой книги Достоевского.
Нельзя не согласиться, что «слово идиот в романе Ф.М. Достоевского можно назвать мерцающим в силу значительного количества оттенков в его семантике» (Роман Достоевского «Идиот»: раздумья, проблемы. Иваново, 1999. С. 218), но этим не отменяется его центральное значение: в качестве «идиота» воспринимают Мышкина «ординарности», но иногда так называют его и близкие к нему персонажи, фиксируя его непохожесть на других, порой нелепость, его резкие расхождения с общепринятой нормой в общении и поведении. Лишь в самую последнюю очередь имеется в виду значение «душевнобольной», «помраченный рассудком»; в таком смысле слово употреблено в конце предпоследней главы и вложено в уста доктора Шнейдера. Отклонением от расхожей нормы делают Мышкина его исключительная доброта и бескорыстие, его нравственная чистота и невинность, предельные искренность и открытость в общении, детскость.
Парадоксальное несоответствие, противоречие пронизывают образ изначально: Лев, но — Мышкин!.. Душевная гармония, способность быть счастливым и радоваться жизни, любовь к людям, общительность и — болезнь, постоянно подстерегающая героя, припадки эпилепсии, которые приносят не только «высочайшие минуты» сверхзнания, но и «отупение, душевный мрак, идиотизм». Уже первый портрет князя свидетельствует о несоответствиях и аномальности: лицо «приятное, тонкое и сухое, но бесцветное»; во взгляде глаз «было что-то тихое, но тяжелое, что-то полное того странного выражения, по которому некоторые угадывают с первого взгляда в субъекте падучую болезнь»; в одежде «все не по-русски» («что годилось и вполне удовлетворяло в Италии, то оказалось не совсем пригодным в России» — герой зябнет в вагоне поезда в хмурое утро, подъезжая к Петербургу). Даже если соглашаться с тезисом о решающей роли формулы «князь Христос» в построении образа Мышкина, нельзя обойти очевидное: в сочетании двух обозначений также заключено противоречие, слово князь снижает высокое имя Иисуса Христа.
Ценностная ориентация образа, определенная автором в письмах к С.А. Ивановой и А.Н. Майкову, сохраняется на протяжении всего романа. Вместе с тем у Достоевского свои правила созидания характера, они действуют и по отношению к «положительно прекрасному» герою. Подтягивание его до буквального христоподобия или до какой-нибудь последовательно проведенной миссии — проповедника-вероучителя, общественного деятеля, инициатора филантропических проектов — не имеет оснований. В Мышкине нет ни святости, ни тех возможностей, которые присущи Христу как Сыну Божьему. Замыслы сделать героя проповедником или общественным деятелем отпали в ходе создания романа. Следы их можно обнаружить: фраза князя «Теперь я к людям иду...», возможно, и предполагала многозначительное продолжение и функцию по крайней мере проповедника; казалось бы, следы того же замысла обнаруживаются и в сцене смотрин. Однако часто приводимая в разборах фраза не обязательно носит символический смысл и предвещает широкое общественное поприще героя, а ирония, пронизывающая сцену представления Мышкина-жениха светскому обществу, говорит скорее о сознательной авторской компрометации князя в роли проповедника — не в этом его призвание.
Лев Николаевич Мышкин явно не укладывается в благостный, сусальный образец идеального проявления, не обладает он и иконописным ликом. По оценке Вяч. Иванова, он «и глупец, и мудрый провидец». Как бы отвечая на тенденцию идеализировать героя, М. Джоунс в статье 1976 г. обратил внимание на те черты героя, которые не вяжутся с идеалом, и их предостаточно: бессилие предотвратить убийство, завороженность загадками мира и т.п. Но противоречит ли это всё мысли Достоевского? Ведь «идеал — ни наш, ни цивилизованной Европы — еще далеко не выработался». И не состоит ли «оригинальная задача в герое» для писателя как раз в показе в Мышкине самого реального, живого воплощения «положительно прекрасного» содержания в земном человеке, того образца, который наиболее возможен в конкретных условиях, когда идеал только вырабатывается? Аномальная оболочка образа, облик «идиота» и «чужеземца» (Вяч. Иванов) служат условием выполнения этой задачи, удостоверяют фигуру героя-«чудака».
Дополнительными ресурсами художественной реализации образа-аномалии служат детскость героя и смешное в его облике и поведении. По отношению к Мышкину часто звучат определения: «совершенный ребенок», «младенец», Ипполит констатирует: «...вы совершенное иногда дитя, князь», сам герой называет себя «мальчиком». Доктор Шнейдер, говоря об инфантильности своего пациента, фактически ставит диагноз, видит в этой особенности «Леона» скорее болезненное отклонение. Герой, однако, не огорчается, не спорит и с радостью соглашается — для него эта особенность его нравственно-психического склада приемлема. А после истории с ежом «с упоением» признается: «Какие мы еще дети, Коля! и... и... как это хорошо, что мы дети!». Не медицинский диагноз имеет в романе определяющее значение, а скорее евангельская заповедь: «будьте как дети» (ср.: Мф. 18: 3). И такие качества ребенка, как невинность, непосредственность, открытость миру, «необыкновенная наивность внимания» органически присущи герою, так же как и беззащитность перед грозными напастями взрослого бытия.
Собственные уязвимые черты Мышкин и сам сознает и обосновывает как неизбежность или даже необходимость. Князь часто воспринимается окружающими как «смешной характер» (слова Аглаи), с этим связана как будто его неуверенность в себе: «Я имею жест всегда противоположный, а это вызывает смех и унижает идею», «Я всегда боюсь моим смешным видом скомпрометировать мысль и главную идею ». Вспомним, как упорно «ординарность» Ганечка Иволгин настаивает: «Я смешным быть не хочу; прежде всего не хочу быть смешным». Однако Мышкин, признавшись, что в иных ситуациях боится быть смешным, тем не менее формулирует целое обоснование, почему не надо бояться смеха над собою: «Нечего смущаться и тем, что мы смешны, не правда ли? <...> Знаете, по-моему, быть смешным даже иногда и хорошо, да и лучше: скорее простить можно друг другу, скорее и смириться; не все же понимать сразу, не прямо же начинать с совершенства!». По его мысли, законченное, заданное «совершенство» безжизненно, не имеет перспективы развития и — наоборот — становящийся «живой материал» в какие-то моменты естественно смешон.
«Странный человек», Мышкин выбирает не пьедестал, не котурны, не омертвелую серьезность, а движение жизни с ее неизбежными противоречиями. Смех в мире Достоевского — сила жизни, и Мышкин выступает невольным теоретиком этой истины, хотя вполне чуток к «хихиканью» толпы, смеху «ординарностей», часто с такой реакцией сталкивается. Этот принцип поведения в романе предлагается как испытание и персонажам, и — в конечном счете — читателям. Отстаиваемая позиция эксцентрична, особенна, соответствует герою- аномалии, но, по-видимому, не чужда и автору. Вложив в уста Мышкина в эпизоде смотрин свои идеи, писатель, по сути, идет на самоиронию. В начале же третьей части повествователь утверждает: «Изобретатели и гении почти всегда при начале своего поприща (а очень часто и в конце) считались в обществе не более как дураками...». Ассоциации же с Дон Кихотом, присутствующие в романе, усиливают, возводят в принцип «странные» идеи и поступки героя-аномалии. Другое дело, что смешное, сопровождающее Льва Мышкина, не имеет однозначно комического характера, входит в рамках как элемент в освещение героя, неотделимо от общей трагедии.
Образ Мышкина строится на противоположностях, характер героя несет в себе растянутый диапазон возможностей, часто полярных. Это вообще свойственно центральным фигурам в пятикнижии Достоевского, в т.ч. и героям-бунтарям. Мышкин (повторим еще раз характеристику Вяч. Иванова) «и глупец, и мудрый провидец». Окружающие осознают, наблюдая за ним: «...вы таки совсем не так просты...», видят, что князь способен «насквозь прочитать» другого человека. Ипполит рассуждает: « Он или медик, или в самом деле необыкновенного ума и может очень многое угадывать». Но князь часто движим эмоциональными тяготениями и «ум сердца» ставит над головным умом. Душевное здоровье спорит в нем с подстерегающей его болезнью. Хрупкость, беззащитность ребенка сочетаются с упорством и мужеством: он, «человек не обидчивый», смиренно принимает пощечину Гани, но решительно вступается за Варю Иволгину, за Настасью Филипповну в Павловском воксале... Высказывания князя («Мир спасет красота», «Смирение есть страшная сила») цитируются наряду с прямыми формулировками самого писателя, но Мышкин и не сводится к своим высказываниям: в контексте целого они или оспариваются, или выдают свою частичность, декларативность, а то и ошибочность. Христианские взгляды героя на страницах неоднократно заявлены, но он не стесняется признаться, что он «материалист». Перепробовав целый ряд ролей в ходе действия — от каллиграфа, салонного рассказчика, философа-проповедника до конфидента и миллионера-филантропа, он ни к одной не прирос, ни в одну из них не уместился, так и остается вне определенных, застывших ролей.
В структурном отношении образ отличается, по М.М. Бахтину, незавершенностью и открытостью, внешне ему не хватает «жизненной определенности». Волнующая, задевающая за живое насущность героя как раз и создается, по-видимому, тем, что характер возникает из сопряжения между состоянием, когда «идеал еще не выработался», а только складывается, и безусловным образцом Христа, между заявкой на определенное решение и «недовоплощенностью», между должным и сущим, между материальностью и духовностью, взрослостью и детскостью, силой и бессилием. Такому образу можно пытаться навязать трактовку, но из любого слишком прямолинейного решения он будет выпадать. Текст романа убедительно свидетельствует о том, что писатель показал в своем герое всего лишь человека, но «положительно прекрасного», «вполне прекрасного», насколько это доступно обитателю грешной земли. Умеющий быть счастливым, когда все это умение растеряли, причастный к празднику бытия и включенный в его трагедию, он не столько идеолог-теоретик, пропагандист идеи и миссионер, сколько органическая христианская натура, человек живущий . За его поведением — людская природа, в его мироощущении и самосознании выразилась многосоставная современная личность. Он хрупок и не всесилен, может ошибаться, впадать в крайности и увлечения, быть односторонним, нелепым, смешным. Но не в отдельных сторонах его «целое».
Поведение князя окружающими часто оценивается как «дурачество», герой часто ведет себя «самым неделовым образом», когда про его поступки говорится: «наглупил». Но как раз через нелепицу и парадоксальность проявлений проглядывает «целое» героя, не сводимое ни к одному из однозначных или буквальных определений. На первых же страницах начинается дискуссия вокруг необычной фигуры, и затем она разворачивается на протяжении всего романа, превращаясь в драму оценки . Распознать суть князя, выразить к нему свое отношение становится пробным оселком почти для каждого персонажа. В конце концов получается, что разноголосый хор мнений о Мышкине внутри произведения складывается в сложную картину и предвещает те взаимоисключающие трактовки, которые будут сопровождать «странного героя» много позднее, в критике и ученых трудах.
И тем не менее — при всей разноголосице мнений — поведение Мышкина предсказуемо. Персонажи, близкие к автору, разделяющие его систему ценностей, знают истинную величину и понимают значение центральной фигуры. К ним относится Лизавета Прокофьевна Епанчина: «"...дурака не вылечишь", — резко прибавила она, но по лицу ее видно было, как она рада была поступкам этого "дурака"». «Ординарности» также распознали князя. И Фердыщенко уже в первой части известно, на что способен князь. Мышкин «такой человек», — считает генерал Епанчин, — что с ним можно быть откровенным. Лебедев знает, что князь его простит. Известно, как поведет себя герой с оклеветавшей, шантажирующей его молодежью. Роман Достоевского, как и другие ведущие произведения эпохи, играет роль лаборатории, в которой обсуждаются, проверяются и утверждаются ориентиры и оценки, необходимые общественному сознанию. И «вольнодумка» Александра Епанчина с достаточным основанием рассуждает: «...ведь еще Бог знает, в чем будет полагаться, через несколько лет, значение порядочного человека у нас в России: в прежних ли обязательных успехах по службе или в чем другом?».
В рассказанной Мышкиным истории Мари, казалось бы, проглядывает невольная претензия князя на роль учителя-воспитателя: у детей в швейцарской деревне был профессиональный учитель, и Мышкин с ним соперничал. Но показательна и оговорка в рассказе: «...я, пожалуй, и учил их, но я больше так был с ними». Быть среди людей, участвовать в их жизни, разделять с ними их страсти и перепутья — эта роль, не определенная никаким однозначным ярлыком, возобладала в реализации героя на страницах романа, в практике показанных Достоевским людских взаимоотношений. Но это переносит центр тяжести в изображении на его нравственное содержание. Заслуживает внимания мнение Т. Масарика, что главный герой в «Идиоте» «показывается скорее с этической стороны, чем с религиозной» (Масарик Т.Г. Россия и Европа. Т. 3 (фрагменты) // Rossica: Науч. исслед. по русистике, украинистике и белорусистике. Прага, 1996. Вып. 2. С. 128).
«...В первый раз человека видела!» — восклицает Настасья Филипповна. Понятие человека определяет главное, сущностное измерение, на котором строится авторская позиция в романе, система ценностей писателя. Как бы ни одолевали Мышкина «двойные мысли», какие бы мрачные предчувствия, подобные «нашептываниям демона», ни посещали его душу, как ни хрупок и ни беззащитен он перед сложнейшими загадками бытия и людских страстей и как ни преследует его репутация «идиота», он остается человеком безусловных моральных реакций во всех трагических событиях. И это герой личностного выбора, сознательно избравший свой жизненный жребий.
Свительский В.А.
Образ главного героя включен Достоевским в устоявшиеся культурно-мифологические парадигмы, задающие смысл, тон, ритм этому образу. Абсолютно свободный в своем изначальном выборе («Теперь я к людям иду; я, может быть, ничего не знаю, но наступила новая жизнь») и жертвенном самозаклании, Мышкин в силу контекстуальной насыщенности «Идиота» становится многозначительным средоточием культурных перепутий и встреч.
«Внешний» сюжет включает Мышкина в литературную традицию (Дон Кихот, Пиквик, пушкинский Рыцарь бедный), «главный», «неисследимый» — в эзотерическую традицию; органика их сцепления осуществляется через «рыцарский сюжет», который в свою очередь выстраивается благодаря обсуждаемой в романе балладе о «Рыцаре бедном», с обеими редакциями которой Достоевский, по-видимому, был знаком. Стихотворение Пушкина восходит, как это было показано учеными, к средневековому жанру «легенд», посвященных Деве Марии (ХІІ—ХVІ вв.), генетически связанному с античным мифом о влюбленной Венере. Окрашенный мистической эротикой сюжет о рыцаре (монахе), влюбленном в Деву Марию, отразился в творчестве Пушкина, Жуковского, Языкова, Мериме, В. Скотта, Гортензии Богарнэ.
Вся мистическая глубина сюжета о влюбленной Венере — в ее католической и русской сектантской рецепции — была Достоевскому ясна. На наш взгляд, С.Н. Булгаков поспешил, сказав, что писатель не заметил остроты пушкинского замысла. «Рыцарским сюжетом» завязаны в «Идиоте» судьбы практически всех героев романа. Для его адекватного прочтения необходимо учитывать следующие моменты; 1) шестая глава второй части, где происходит декламирование Аглаей пушкинской баллады, проясняется с помощью трех швейцарских видений Мышкина, имеющих свою сюжетную динамику; 2) «Идиот» — один из самых «пушкинских» романов Достоевского, он буквально насыщен прямыми и скрытыми цитатами из Пушкина. Кроме «рыцарского» в романе имплицитно присутствуют кавказский («Кавказ», «Монастырь на Казбеке», «Обвал») и демонический («Демон», «Ангел», «В начале жизни школу помню я...») циклы. «Рыцарь бедный» в понимании Достоевского далек как от его буквального пушкинского понимания, так и от той интерпретации, которую дала ему Аглая Епанчина. Достоевскому важен прежде всего мотив восстановления и воскрешения человека.
В «Идиоте» наблюдается несовпадение внешнего, «рыцарского» сюжета, в который Мышкина вовлекают другие герои, и внутреннего, потаенного, который он создает сам. В их несовпадении — источник драматизма романа. «Рыцарский» сюжет начинает выстраиваться с первого по расположению в романе и последнего по времени швейцарского видения Мышкина. В нем, как в двух других, — явная отсылка к поэме Жуковского «Двенадцать спящих дев», шире — ко всей «неорыцарской» литературе конца XVIII — начала XIX вв. Однако греза Мышкина, в отличие от грезы новгородского князя Вадима, героя Жуковского, совершенно лишена страстнолюбовного порыва.
«Измена» Мышкина «даме своего сердца» Настасье Филипповне с Аглаей, вмешательство героини в их «роман» в самый напряженный его момент, возвращение князя-рыцаря к первой своей даме — все, казалось бы, восходит к рыцарским видениям и их последствиям, но у Достоевского это только «костяк» — «плоть» же иная. Аглая «выпала» из мышкинского потаенного сюжета, Настасья Филипповна изменила ему. Образу Аглаи сопутствуют устойчивые античные ассоциации (шаловливый амур со стрелкой, стремительная амазонка, одна из «трех граций»), образу Настасьи Филипповны — и античные (статуя Венеры, стоящая в ее гостиной, несомненно, ассоциируется с хозяйкой), и богородичные (Лебедев ее называет «Матушка!», «Милостивая!», «Всемогущая!). Аглая так и осталась шаловливым амуром: не случайна ее устойчивая ревнивая завистливость к Венере — Настасье Филипповне.
Мышкин — герой инициации не в узком «ритуальном», а в широком смысле: он приобщен к «высшему бытию». И не просто приобщен, а знает о его существовании. «Знать» в гносеологии христианского эзотеризма означает «быть» . Эпилептические припадки героя, его швейцарские видения — путь инициатив, вхождения в «высшее бытие». В эпилептических переживаниях героя психиатрический момент второстепенен (специалисты отмечают, что типы Мышкина и Кириллова не соответствуют клиническим примерам эпилепсии). Главное же — открывающаяся за ними и через них реальность высшего порядка, где «времени больше не будет».
В «главном сюжете» «Идиота» ощущается проявление идеи «русского Христа». Авторская мифологема «Князь Христос» может быть прочитана именно так. В мире Достоевского «князь» — символ «почвенности», «русскости» героя. Возможность прочтения «Князь Христос» как «русский Христос» косвенно подтверждается временем появления этой записи в блоке набросков, датируемых с 21 марта по 10 апреля 1868 г. Именно в это время сформировалась реализованная в трех последних частях романа тема «Мышкин и Россия», именно в них тема Мессии преображается в тему русской Мессии и национального мессианства. Образ Мышкина соотносим и с «русским архетипом» князей-страстотерпцев, конкретнее — с фигурой убиенного в Угличе царевича Димитрия.
Вторая и третья части «Идиота» развиваются в русле и ритме евангельского гефсиманского сюжета. Эта особенность «неисследимого» сюжета романа имеет тонкую как национально-народную, так и богословскую (в русском ее изводе) нюансировку, которая раскрывается в параллелях с народно-поэтической христологией, с одной стороны, и с новым, «русским каппадокийством» — с другой. По авторитетному мнению еп. Василия (Родзянко), Достоевский — под влиянием оптинских старцев — был не чужд каппадокийских идей о первозданном таинственном соединении людей, о единстве человеческой природы, расколотой в результате грехопадения на части (в черновиках к «Идиоту» упоминаются имена отцов-каппадокийцев св. Василия Великого, св. Григория Богослова).
Смысл мессианского служения Мышкина — «с людьми сойтись», найти между ними общие точки. Истинно религиозную мысль князь вынес из разговора с простой бабой с младенцем на руках, а она состоит в понятии «о Боге как о нашем родном Отце и о радости Бога на человека, как отца на свое дитя». Путь апофатического постижения Непостижимого открыла ему та же простая женщина; Мышкин формулирует это так: «...сущность религиозного чувства ни под какие рассуждения, ни под какие проступки и преступления и ни под какие атеизмы не подходит; тут что-то не то, и вечно будет не то; тут что-то такое, обо что вечно будут скользить атеизмы и вечно будут не про то говорить».
В продолжение двух срединных частей романа князь Мышкин слышит нашептывания соблазняющего его демона: «странный и ужасный демон привязался к нему», «демон шепнул ему в Летнем саду». Мрачные воспоминания и предчувствия наполняют его перед покушением Рогожина. Те же настроения — в конце второй части, после безобразной истории с «сыном Павлищева» и дерзкой выходки Настасьи Филипповны. И в том и в другом случае князь обвиняет себя в «мрачной, низкой» мнительности. И в том и в другом случае — два кульминационных эпизода: один — в Летнем саду, второй — в Павловском парке. Оба они, что особенно очевидно в динамическом их сцеплении, походят на князево «моление о чаше», оба совершаются вечером, оба несут настроение грозной эсхатологии, конечного кризиса. «Мрачная мысль» Мышкина — его страдания за грехи и о грехах «названого брата», «неблагоразумного разбойника» Рогожина, который после обмена с ним крестами заносит нож на своего крестового брата. Этого разворота событий князь не может себе простить, поступок Рогожина воспринимается им как собственный смертный грех. Мышкин не то чтобы не видит изнанки человеческой души, ее поврежденности грехом и одержимости злым духом, но не придает всему этому должного значения, в первую очередь рассчитывая на доброе начало, на возрождение человека.
Исповедь Ипполита Терентьева — кульминационная в чрезвычайно важных «рождественских» сценах — актуализирует каппадокийскую идею таинственной единоприродной сущности людей и таинственного «неисследимого» воздействия одной человеческой воли на другую. В своем объективном пафосе исповедь Ипполита — как и поэма Ивана Карамазова «Великий Инквизитор» — не хула, а хвала Христу. Ибо единственная христианская идея, которую Ипполит знает и чувствует, — идея о «добром семени», брошенном в «почву» человеческой души. Его исповедь — подтверждение того, что «доброе семя», брошенное в его душу «князем Христом», дало свои всходы. Его исповедь — диалог с князем. Всем другим слушателям он бросает вызов, с Мышкиным он говорит. Вместе с тем бунт Ипполита с его логическим итогом — попыткой самоистребления — есть (это он сам сознает) неминуемое следствие неприятия им правды князя. Мышкина он воспринимает как Христа: знает правду его правды, но не любит его, хотя и желает ему довериться.
Три последние части романа вобрали в себя содержательную динамику Страстной седмицы. (Впервые запись «Князь Христос» появилась в черновиках 9 апреля, в Страстной четверг, две идентичные — днем позже, в Страстную пятницу.) В финале происходит уплотнение, сгущение эсхатологического ряда, который, однако, присутствует во всем тексте «Идиота». Подлинная неожиданность финала — в композиционной постановке образов героев. У трупа Настасьи Филипповны рядом друг с другом Мышкин и Рогожин. Это единственный случай их пространственно-визуального уподобления . Целый ряд деталей (композиционная постановка образов, семантика жеста, единственное в своем роде обращение Рогожина к Мышкину: «парень») говорит об одном: в мире Рогожина и для Рогожина князь стал своим . Языческая стихия русского мира втянула в себя князя, уравняла героев финала в акте жертвенного заклания. В «бесцветном» лице Мышкина первой части есть некая недовоплощенность. Русская жизнь дорисовала его лик.
Финальная сцена разыграна в скопческом доме Рогожина, визуальном воплощении ада; в его архитектурных сочетаниях Мышкину видится «своя тайна ». Настасье Филипповне в «мрачном, скучном» доме Рогожина тоже мерещится «тайна», ей кажется, что в нем «где-нибудь, под половицей, еще отцом его, может быть, спрятан мертвый и накрыт клеенкой». На его стенах «мертвые», темные, закоптелые картины, создающие в сочетании с красным сафьяновым диваном и окрашенной красной краской лестницей впечатление адского мерцания. Строение дома напоминает лабиринт: маленькие клетушки, «крючки и зигзаги», подъемы вверх на три ступени с последующим спуском вниз ровно на столько же — все вызывает устойчивое ощущение тупика, механисточности, бессмыслицы. В этом доме царит ужас дурной бесконечности. Венчает царство мрака копия с «Мертвого Христа» Г. Гольбейна, занимающая не подобающее ей место — над дверью, где должны бы висеть икона или крест. В царстве сатаны, «обезьяны Бога», виртуозного имитатора, нет и не может быть креста.
Суть скопчества составляет вера в непрерывное телесное пребывание Христа на земле, в Его постоянное воплощение. «Русский Бог», «русский Христос», которого так страстно призывал и проповедовал Мышкин на вечере у Епанчиных, мог быть только еретическим богом водителя скопцов Кондратия Селиванова, скопческой пророчицы Анны — лже-мессией, лже-Христом. Он — подлинный царь рогожинского дома, в нем его тайна. В финале «Идиота» особенно ощутимо «дыхание» апокрифической народной эсхатологии (скопчество — один из ее проводников). Напрашивающиеся параллели с погребенным в скопческом аду Мышкиным («Ни в живых Он и ни в мертвых» — из народного стиха), в провиденциальность прихода которого верят персонажи «Идиота» («Точно Бог послал!»), не откликаясь, однако, в полной мере на зов его жертвенно-сострадательной любви, — поразительны.
В апокалиптических пророчествах «профессора антихриста» Лебедева различима та же народная эсхатология, только в интеллектуально-гностическом варианте. Созданная им картина мира завершается приходом «коня бледного», «коему имя Смерть, а за ним уже ад...»: это ад без надежды, без Воскресения. Лебедевская эсхатология усилена одной деталью. Апокалипсис он, по его признанию, толковал его высокопревосходительству Нилу Алексеевичу «перед Святой», т.е. перед Пасхой. Апокалипсис без Воскресения Христова — вот, в сущности, его «символ веры», его проповедует он Настасье Филипповне, в нем находит она мрачное утешение, выстраивая свою судьбу вопреки своему имени (Анастасия — воскресшая, греч. ).
Гольбейновский «Мертвый Христос», копия которого, вместо распятия, висит в мрачном доме Рогожина, — метасимвол всякого рода еретических вивисекций. Финал «Идиота» — потрясающее «многоточие» русской культуры. В его круговой свершенности и завершенной открытости — манящая метафизическая тайна русской души с присущим ей спором полярных возможностей. Поэтическая метафизика финала романа не исчерпывается народной эсхатологией и христологией. «Неисследимый» сюжет «Идиота» завершается великопятничным временем. Страстная пятница и есть метафизическое время финала. Пафос воскресения через крестные муки и смерть, составляющий сущность великопостного богослужения, проникновенно уловлен автором. Единство страдания и воскресения особенно подчеркивается совмещением в финале «Идиота» Пасхи Распятия и Пасхи Воскресения, причем первая, несомненно, главенствует.
Сошествие Мышкина в ад скопческого дома может восприниматься и как погружение в еретическую полуязыческую меональность, и как ее просветление, преодоление. В опыте соборного соумирания героев финальной сцены «Идиота» есть глубочайшая онтологическая и экзистенциальная подлинность: не только вне опыта рая, но и вне опыта ада невозможно духовное становление человека; без и вне этого опыта нет Воскресения. Тогда «Мертвый Христос» Гольбейна становится символом «умирания в Богочеловеке» (С. Булгаков), приближения к Нему, ощущения Его в себе. В «понижении» Мышкина — не только его падение в языческой стихии русского мира, но и христианский кенозис, восстанавливающий этот мир. Рогожин все-таки выведен из ада скопческого дома, пасхальный финал «Преступления и наказания» для него почти реален, он все-таки освободился от власти «мертвого Христа», демонического соблазна его рода. Образ «мертвого Христа» становится в «Идиоте» инициатичным символом рождения через смерть.
Ермилова Г.Г.
Только в рамках большого художественного целого романа малое целое главного героя получает качественную определенность, обнаруживает свою эстетическую функцию. Художественное целое романа — это поле трагедии. Еще в черновых набросках сформулировано: «лучше одну воскресить, чем подвиги Александра Македонского», там же появляется слово «реабилитация». В готовом тексте поведение героя определяется одним чувством: «Сострадание есть главнейший и, может быть, единственный закон бытия всего человечества». Хрупкий, невинный герой этот закон своими поступками выражает, так что сострадание в его случае становится равно роковой, чрезмерной трагической страсти. С осуществлением этого закона связан и личностный выбор героя, могущего покинуть поле трагедии, но остающегося во власти гибельных обстоятельств. «...Ему ужасно вдруг захотелось оставить все это <...>. Он предчувствовал, что если только останется здесь хоть еще на несколько дней, то непременно втянется в этот мир безвозвратно, и этот же мир и выпадет ему впредь на долю. Но он не рассуждал и десяти минут и тотчас решил, что бежать "невозможно", что это будет почти малодушие...». И хотя Мышкин в этот момент выбора «был вполне несчастен», его выбор мужествен и прекрасен. В силу своих огранических возможностей он тем не менее пытается повлиять на ход событий, остается с людьми, с которыми его связали обстоятельства.
Затем перипетии отношений с Аглаей как будто ставят под сомнение решимость Мышкина жертвовать собой ради счастья и спокойствия Настасьи Филипповны. Младшая Епанчина провоцирует его на подвиг жертвы: «Вы ведь такой великий благотворитель», — толкая его к выбору между двумя женщинами. Но в решающие моменты (во время встречи двух соперниц, например) срабатывает то, что для князя сильнее всех разумных доводов, — его «доброе сердце», — все перекрывает закон сострадания. Эта беззащитность героя перед чужим страданием ясна окружающим и даже эксплуатируется ими.
И тогда мы действительно видим «сюжет Христа вне изображения его образа» — сюжет самопожертвования, самоотдачи (Поддубная). Любовь Мышкина к людям и миру приобретает качество универсальности, при всех его человечески понятных метаниях: ведь «любовь его объемлет весь мир» (Обломиевский). «Беспомощность и обреченность героя» (Левина) в соревновании с мрачными обстоятельствами, с людскими страстями, безуспешный спор с фатальным развитием событий хорошо знакомы, узнаваемы. Достаточно перечитать «Эдипа», «Гамлета», «Отелло». Это присуще трагедии. Но перед нами именно христианская трагедия — христианская по утверждаемым ценностям, по духу, но не букве, по сущностной подоплеке действия. Ведь «сострадание — всё христианство». А «явленной истиной» становится герой — подвижник и чудак, абсолютными ценностями через его поведение утверждаются добро, любовь, жалость, уважение к достоинству другого. Его позиция опережающего результат доверия, щедрого душевного аванса любому человеку, как бы ни был он ничтожен или плох, — выражение принципиальной культуры человечности.
Именно в пространстве трагедии герой обретает свое полное значение, так же как получают объяснение отдельные его черты, в частности его безбытность и буквальная бездомность. Со своей страстью-жалостью к людям, жаждой участвовать в их жизни, невниманием к ценности своей личности («Свою собственную судьбу он слишком дешево ценил») он не в состоянии обрасти бытом. Его аскетическое странничество приближает его к идеалу христианского подвижничества, ставит в ряд с другими странниками русской литературы. Вместе с тем в поле трагедии он выходит из притяжения быта и социума, здесь-то его образ получает бытийную полнозвучность, метафизический смысл. «Ковчег» общества, подобный сумасшедшему дому, его многочисленные обитатели, живущие по правилам суеты, корысти и эгоизма, остаются как бы вне события трагедии, в котором встречаются основные протагонисты. С Настасьей Филипповной и Рогожиным, с Ипполитом у Мышкина устанавливаются изначально отношения сущностные, идеальные. Даже Аглая не входит в этот круг.
Главный герой же, несмотря на свою физическую и душевную хрупкость, бытовую неустроенность, беззащитность перед интригами «ординарностей», тем не менее естественно чувствует себя на горней высоте трагедии, способен быть героем трагедии. Именно ему открывается «высший синтез жизни», в его сознании соединяются «красота и молитва», ему дана способность «необыкновенного усиления самосознания», когда к нему приходит «неслыханное и негаданное <...> чувство полноты, меры, примирения и восторженного молитвенного слития с самым высшим синтезом жизни». В «странный и беспокойный век», «век пороков и железных дорог», когда везде «безобразие и хаос» и «связующей мысли не стало», Мышкину открывается то сверхзнание, которое недоступно большинству. В этом тоже свидетельство избранности князя на трагический жребий. Но тем более недопустимо мерить такого высокого героя бытовыми мерками, сводить его поведение к плоской психологии.
Вера в то, что Настасья Филипповна «воскреснет в достоинстве» и обретет душевную гармонию, что «сострадание осмыслит и научит самого Рогожина», что гордец Ипполит усмирит свою гордость и найдет согласие с жизнью и людьми, — не утопия, хотя и может в контексте целого толковаться как трагическое и прекрасное заблуждение героя. Его бессилие всех примирить и успокоить меньше всего должно ставиться ему в вину. Трагический герой — заложник своей правды, мученик принципа, не признанного всеми. Его трагическая вина не совпадает с виной моральной или юридической. Христианская трагедия (это обозначение употреблялось С. Булгаковым, Е. Флоровским; по мнению последнего, «только Достоевский создал трагедию христианскую...» — Флоровский Г. Из прошлого русской мысли. М., 1998. С. 70) восходит к судьбе Иисуса Христа, имеет прообразом Его смерть и воскресение. Д.С. Мережковский пытался проанализировать роман «Идиот» с точки зрения трагедии, поставил в ряд античную трагедию и Голгофу Христа, но был непоследователен в своем подходе и вину Мышкина понял отнюдь не в эстетическом плане.
Отношения с «ординарностями», клубок их интриг вокруг князя составляют неизбежную данность и фон основной трагедии в романе. Но в судьбе главного героя — «положительно прекрасного человека» — прежде всего показана трагическая участь добра в дисгармоничном современном мире. В ней этика смыкается с метафизикой бытия, и раскрываемое качество жизни, противоречия реальности приобретают онтологический характер. Самые общие законы осуществления добра в действительной жизни раскрываются через сюжетную линию Мышкина, линию его появления и пребывания в России 1860-х гг. и через его взаимоотношения с персонажами высокого трагедийного плана — Настасьей Филипповной Барашковой, Парфеном Рогожиным, Ипполитом Терентьевым.
Достоевский объяснял в письме А.Н. Майкову 31 декабря 1867 г.: «...кроме героя есть и героиня, а стало быть ДВА ГЕРОЯ!! И кроме этих героев есть еще два характера — совершенно главных, то есть почти героев ». Остальные — «побочные характеры». Ко второму ряду действующих лиц относятся «ординарности», о которых ведет речь автор-повествователь в начале IV части романа. Резкую оценку «ординарным людям», в первую очередь Гане Иволгину, дает Ипполит. С ними по преимуществу связана повседневная, бытовая натура в изображении дома и семьи Епанчиных, Иволгиных, Лебедевых.
Трагическую тему поруганной, страдающей красоты воплощает в романе Настасья Филипповна. «Жертву судьбы», являющуюся на протяжении всего действия предметом аморальных вожделений и бесстыдных торгов, ее отличают «необъятная гордость» и сознание оскорбленного достоинства. Этот образ и события, с ним связанные, напрямую выводят к «основной мысли всего искусства девятнадцатого столетия», как ее понимал Достоевский, — «восстановлению погибшего человека, задавленного несправедливо гнетом обстоятельств, застоя веков и общественных предрассудков», «оправданию униженных и всеми отринутых парий общества». В ней писатель видел «неотъемлемую принадлежность и, может быть, историческую необходимость» века.
Воплощение удивительной и гордой красоты, Настасья Филипповна с самого начала показана уязвленной, но не примирившейся со своим положением, раздваивающейся между смирением и бунтом, неспособной справиться со своей болью и обидой, вымещающей свой позор на окружающих. Она пять лет вынашивала свою «злость» — желание отомстить своему соблазнителю-обидчику Тоцкому — и жалеет, что «пять лет в этой злобе потеряла». В своих болезненных переживаниях героиня доходит до предельного накала чувства, до стихийно-бесконтрольных проявлений на грани яви и бреда (поэтому ее поведение характеризуется персонажами и повествователем в соответствующих определениях: «сумасшедшая», «в болезненном припадке», «в лихорадке, как в бреду» и т.п.). Она почти осознанно идет к гибели (ср. признание в письме к Аглае: «...я уже почти не существую и знаю это; Бог знает, что вместо меня живет во мне», предчувствует: «Я скоро умру». В первоначальных набросках ей предшествовал образ Насти Умецкой: «...характер ее буйный, неподклонный, бешеный, сумасшедший»). Но ее метания между Мышкиным и Рогожиным не столько выражение ее натуры, сколько результат ее поругания и неиссякающей тоски по идеалу и полноценной реализации. Совершенно необоснованны по отношению к ней упреки в «демонизме» или тем более в «беспутстве» (А. Волынский).
Именно в отношении князя к Настасье Филипповне торжествуют и заметная тенденция века — уважение к достоинству человека, и закон христианства — сострадание. Главный герой одаряет ее своим доверием, приятием и сочувствием, для него она олицетворение красоты и чистоты. Для него она не «такая», какою «представляется» перед другими, «честная»: «...вы страдали и из такого ада чистая вышли, а это много...». Его устами совершается ее оправдание, ее моральная «реабилитация». Но перед нами не какой-то безгрешный судия или моралист-проповедник, а скорее носитель безусловного нравственного критерия в самом реальном человеческом облике. Князь испытывает к героине любовь-жалость (по словам Рогожина, «жалость» Мышкина «еще пуще» его любви-страсти), он понимает и оправдывает ее поведение и в самых чрезвычайных ее поступках провидит «мучительно-действительное и страдальчески-справедливое».
Однако на отношениях Мышкина и Настасьи Филипповны с самого начала лежит и печать обреченности, тень трагического рока. Уже на вечере в первой части героиня и благодарна Мышкину за доверие и сочувствие, и отчуждена от него, от его усилий: принять его предложение руки и сердца — это для нее «младенца сгубить», его появление в ее судьбе и приоткрывает ее сокровенные, самые идеальные мечтания, обостряет нравственную борьбу в ее душе и воспринимается ею как нечто мнимое, нежизненное — «из романов». Повторение истории с Мари действительно не удается, но проблема героини значительно сложнее. Князь пытался выполнить обещанное: «За вами нужно много ходить, Настасья Филипповна. Я буду ходить за вами». Но героиня безнадежно изуродована нанесенной ей моральной травмой, ее терзания неизлечимы. В записных тетрадях к роману обнажена логика ее поведения: «Князь поймал ее душу», «Почувствовала очень, что любит Князя, но считает себя недостойною». Особенно важна сложная мотивировка: «Воскресает в достоинстве, но не переносит на деле». «Воскресение в достоинстве» — главный результат появления «положительно прекрасного человека» в жизни Настасьи Филипповны. Это в духе времени и искусства Достоевского, но осуществляется в рамках трагической художественной реальности. Роковое развитие событий во многом обусловлено уязвленной гордыней героини. Мышкин обострил ее терзания, но успокоить ее ему не дано.
Можно согласиться, что «история с Настасьей Филипповной — крестная мука князя» (Ермилова), если не толковать эту историю слишком абстрактно, в отвлеченно-символичном духе. Перед нами ведь развертывается судьба человека живущего . Мышкин понимает, что его вовлеченность в события, центром которых является героиня, в состоянии погубить его, чревата для него катастрофой. Но он не способен на бегство и самосохранение, выбирает опять-таки удел быть с людьми, с которыми он оказался связан. Даже в человеческом плане понятны его метания между Настасьей Филипповной и Аглаей — между мраком и светом, болезнью и здоровьем, гибелью и спасением. Вместе с тем главный «закон» христианства, состоящий в сострадании, осуществляется в плане сюжетных перипетий и оказывается в случае князя сильнее многих самых естественных тяготений, что непонятно ни Аглае, ни здраво рассуждающему Евгению Павловичу. Мышкин совершает свой последний выбор на уровне подсознания, но в согласии с идеальными ценностями. И это единственно возможная реализация «положительно прекрасного» героя в поле христианской трагедии: он остается с «жертвою судьбы», а после ее гибели так же неизбежны его приход в дом Рогожина и его последнее общение со своим «крестовым братом» у тела погибшей.
Купеческий сын Парфен Рогожин и удивительно беззащитен перед красотой, что говорит о его духовной незаурядности, и пленник своей страсти, стихийной, безудержной. Настасья Филипповна распознала суть его натуры: «...у тебя во всём страсть, всё ты до страсти доводишь». Ипполит видит, что Рогожин — человек, «живущий самою полною, непосредственною жизнью, настоящей минутой, без всякой заботы о "последних" выводах, цифрах или о чем бы то ни было...». Эти черты ставят его особняком среди персонажей романа, противопоставляют головным, рациональным людям. К.В. Мочульский сравнил его даже с Раскольниковым: это «тоже трагический герой, попавший во власть рока; он тоже борется с ним и гибнет в этой борьбе». Однако не прав ли более А. Волынский, разглядевший в этом герое возможность развития и очищения через страдание?
Мышкин замечает в разговоре с Рогожиным: «...твою любовь от злости не отличишь». Но Парфен пытается одолеть мрачную стихию своих чувств, его «исключительная, невульгарная натура» (А. Волынский) способна к душевной работе. Рогожин усаживается за книги. Для князя нет сомнения: «...у него огромное сердце, которое может и страдать, и сострадать». Встреча с Настасьей Филипповной и мучительные отношения с нею становятся роковым жребием для него, и в конечном счете именно ее поведение толкает его к страшному последнему поступку, превращая его в невольное орудие трагедии.
Ипполит Терентьев не вовлечен прямо в события, двигателем которых выступает Настасья Филипповна. Но его судьба откровенно параллельна линии князя Мышкина, он более чем кто-либо в романе двойник главного героя. Они обречены на сходную участь, т.к. оба обижены природой, несут проклятие болезни, оба «выкидыши» мира. Однако по своей позиции Ипполит — антипод князя и выражает максималистский бунт против неправильно, несправедливо устроенного миропорядка, против самой природы. В творчестве Достоевского это следующий за подпольным парадоксалистом герой-мыслитель «в чистом виде». Над его жизнью нависает безотрадный социальный символ — Мейерова стена, в которую он вынужден был глядеть из окна собственной комнаты почти всю жизнь. Но его фигура, его переживания и раздумья наиболее непосредственно размыкают мир романа в план всеобщего бытия, переводят действия в философский регистр. Его исповедь — потрясающий образец глубочайшего размышления о человеческом существовании. Не случайно она прямым образом влияла на философов XX в., а из сна, в ней описанного, возникла новелла Фр. Кафки «Превращение». Рассуждения Ипполита предвещают построения Ивана Карамазова.
Герой и тянется к Мышкину, и в то же время постоянно оппонирует ему. Студент-медик по фамилии Кислородов сказал, что ему, больному туберкулезом, жить осталось не больше месяца. Главная жизненная и философская проблема Ипполита заключена в решении вопроса: как должен вести себя человек, осужденный насмешливой, равнодушной природой на преждевременную гибель? Герой колеблется между решениями: убить себя, наказать многими жертвами счастливое, остающееся жить человечество, уничтожив при своем уходе «десять душ», — князь же советует ему путь христианского примирения: «Пройдите мимо нас и простите нам наше счастье!». Ипполит одержим жаждой жизни, но его вывод категоричен: «Нельзя оставаться в жизни, которая принимает такие странные, обижающие меня формы». Перед нами один из самых благородных вариантов образа бунтаря-индивидуалиста: Ипполит молод, одинок, по-настоящему несчастен. Он пробует заинтересованно, увлеченно участвовать в жизни других людей, влюбляется в Аглаю. «Злючку» Ипполита жалеют и князь, и носительница безусловной моральной нормы в романе Лизавета Прокофьевна Епанчина. В пароксизмах гордыни этого героя звучит уже знакомая психологическая и жизненная проблема Настасьи Филипповны.
Камнем преткновения для истолкователей стал финал романа. В научной литературе обсуждается вопрос о катарсисе в произведении Достоевского (Г.С. Померанц, М. Джоунс). Однако как, с точки зрения некоторых исследователей, казалось бы, все просто: «Сумасшествие Мышкина в финале романа — это авторское развенчание своего прекрасного идеала» (Слизина); Настасью Филипповну «сердечное движение князя Мышкина толкнуло к Рогожину. Читай: к смерти. И ведь князь все знал, предчувствовал, пытался предотвратить трагедию и ничего не смог. Ничего. Кроме последнего движения...» (Роман Достоевского «Идиот»: раздумья, проблемы. Иваново, 1999. С. 224). Почти общепринятым в расхожем толковании романа и его финала стало мнение об авторском «харакири» — чуть ли не сознательном отказе писателя от замысла о «положительно прекрасном человеке».
Но если исходить из принципов эстетики и поэтики трагического, если основываться на понимании христианской трагедии, воплощенной прежде всего в Евангелии, то все обретает иной смысл. В трагедии через гибель героя всегда утверждается идеал, стоящий за судьбой героя принцип. Не забудем и логику ежегоднего переживания Страстной недели и всего, что ее сопровождает: «Человечество воскресает во Христе и со Христом, однако для этого и прежде этого оно со Христом и во Христе умирает» (Булгаков С.Н. Тихие думы. М., 1996. С. 273). Этот стержневой смысл в состоянии помочь понять и трагедию, развернувшуюся в романе «Идиот» — как с главным героем, так и с другими ее участниками.
Замечательно чутко понял произошедшее на страницах романа И.С. Шмелев: он ощутил в «Идиоте» «апофеоз трагического» и победу «бессмертного духа жертвы»; по его мнению, «Настасья Филипповна сама пошла под нож, но сохранила себя, душу свою» (Русские эмигранты о Достоевском. СПб., 1994. С. 285, 287). Если для скептика Лебедева «закон саморазрушения и закон самосохранения одинаково сильны в человечестве...», то пример князя доказывает вечную силу закона сострадания и самопожертвования, судьба Мышкина — это воплощение идеала бескорыстной самоотдачи другим людям.
Понятие жеста занимает важное место в романе. Мышкин однажды жалуется, что чаще всего имеет жест, противоположный приличествующему и ожидаемому. Перед смотринами Аглая остерегает его: «Сделайте какой-нибудь жест, как вы всегда делаете, ударьте и разбейте» — в результате разбита вдребезги ценная китайская ваза. Но можно вспомнить и «дрожащие руки» Мышкина, протянутые к офицеру во время сцены в Павловском воксале. В финале же последний жест князя (гениальная деталь Достоевского) выражает суть его характера и образа в целом: он гладит Рогожина, своего крестового брата, чей страшный грех он ощущает как свой собственный, «как бы лаская и унимая его». Последний жест князя — сущностный жест, выражающий сострадание, то самое сострадание, которое составляет «главный и, может быть, единственный закон бытия всего человечества». Нельзя не согласиться с А.П. Скафтымовым: «последний покрывающий и разрешающий свет в романе остается за идеалом Мышкина». А это значит, что слово художника прозвучало...
По выходе роман не получил сколько-нибудь адекватной оценки. Выделяется отзыв М.Е. Салтыкова-Щедрина, указавшего на связь «попытки» Достоевского в образе Мышкина «изобразить тип человека, достигшего полного нравственного и духовного равновесия», с «отдаленнейшими исканиями человечества». Щедрин упрекнул создателя романа «в дешевом глумлении над так называемым нигилизмом» (имея в виду изображение компании «сына Павлищева»), в том, что тот выставил «в позорном виде людей, которых усилия всецело обращены в ту самую сторону, в которую, по-видимому, устремляется заветнейшая мысль автора». В позиции художника им увиден «внутренний раскол»; в результате, «с одной стороны, у него являются лица, полные жизни и правды, с другой — какие-то загадочные и словно во сне мечущиеся марионетки, сделанные руками, дрожащими от гнева...» Тем не менее в целом произведение, по его мнению, в главной своей направленности, выразившейся в центральном образе, созвучно общезначимому «стремлению человеческого духа прийти к равновесию и гармонии».
Роман еще не был напечатан полностью, а с ним стало связываться понятие «неудачи». Судя по опубликованной первой части, В.П. Буренин поспешил объявить, что роман «вполне безнадежен», при появлении следующей части он был оценен публицистом как «неудачнейший», как «беллетристическая компиляция» (Санкт-Петербургские ведомости. 1868. 24 февр., 6 апр., 13 сент.). Д.Д. Минаев посвятил выходившему произведению фельетон, в который была вставлена эпиграмма, усиливающая отрицательную оценку сочинения. Н.Н. Страхов, обещавший написать о романе большую статью, обещания не выполнил и в 1871 г. в письме к Достоевскому прямо сформулировал: «...все, что Вы вложили в "Идиота", пропало даром».
Автор чутко следил за реакцией на свое сочинение, и ему пришлось признать: «Я чувствую, что сравнительно с "Преступлением и наказанием" эффект "Идиота" в публике слабее». Сам творец на какой-то момент поверил, что его новое детище не получилось. Законченному произведению он противопоставляет его «идею», «неудавшуюся мысль». В исследовательской литературе к концу века за романом закрепилась репутация «неудачи». Созвучное перечитывание писателя, начавшееся с лекций Вл.С. Соловьева, романа «Идиот» почти не коснулось, а с книги Д.С. Мережковского складывается традиция двойственного восприятия Мышкина и всей логики художественного целого.
Казалось бы, осознается близость главного героя автору, даже его автобиографичность (Страхов, Розанов, Мережковский, А. Волынский), а «положительно прекрасное» содержание образа не вызывает сомнения. Еще Н. Страхов отметил, что «идиот» Мышкин «лучше самых здравомыслящих людей», что ему свойственна «мудрость, открытая младенческой душе». (Схвачено это и Д. Минаевым в его эпиграмме: «"Идиот" же в том романе // Самый умный человек».) Вместе с тем Мережковский воспринимает характер князя не в единстве его качеств и проявлений, не в его художественной логике. Для него Мышкин — выражение «одностороннего аскетического христианства», и критик находит основания для акцента на ущербности, жизненной уязвимости героя, для претензий в его адрес с точки зрения реально-бытового поведения. С одной стороны, Мережковский чутко увидел, как в случае Мышкина болезнь и «низшее бытие» дарят личности ощущение «момента высшего бытия», отмечены «минуты вечной гармонии», озаряющие образ Идиота таким сиянием нездешней красоты и святости». Но с другой — как бы в противоречии с замеченным, — критик предполагает в князе «раздвоение», якобы происходящее «вследствие врожденной болезни, неравновесия духа и плоти», и винит его в развернувшейся трагедии. Отголоски такой трактовки звучат и в глубокой работе К. Мочульского, в целом чутко прочитавшего произведение.
Мифологическое истолкование романа дал Вяч. Иванов. Образ главного героя он соотносил не с литературными его предшественниками (Дон Кихот, Пиквик, Рыцарь бедный), а с темной памятью древнего мифа о «святом дураке» (чудаке, чужаке), как бы сошедшем к людям с «неведомых высей», кротко и радостно несущем «знак своего царского помазания», но не понятом и не принятом людьми. Трагические противоречия, присущие герою романа, тайное страдание его души проистекают, по мнению толкователя, от «неполноты воплощения» Мышкина, который навеки остался «духом, заблудившимся на Земле». В образе Настасьи Филипповны Вяч. Иванов увидел попавшую в плен материи поруганную Вечную Женственность, освободить которую герою не дано, ибо сам он, обольстившись дурманом «первобытных чар Земли», совершил метафизическое падение. Трагическая вина «небесного посланца» в том, что он остановился на полдороге, рука, протянутая им героине, оказалась слабой человеческой рукой.
Публикация в 1930-х гг. подготовительных материалов к роману положения не прояснила. П.Н. Сакулин, первым давший развернутую трактовку черновых записей к произведению, акцентировал внимание исследователей на троекратно повторенной в набросках формуле «князь Христос». Она со временем стала восприниматься как все объясняющий ключ к роману, обязательный код к образу главного героя. В советских условиях такая тесная связь произведения и центрального образа с христианством и фигурой Христа отодвигала роман в запретную сферу, вела к усилению недоверия к свершениям художника. Однако постепенно официозно-догматическая оценка (Г. Нерадов, В.В. Ермилов, М.С. Гус) стала расшатываться (работы Н.М. Чиркова, Г.М. Фридлендера, Я.О. Зунделовича, Д.Л. Соркиной, Ф.И. Евнина, И.А. Битюговой, Г.К. Щенникова, В.А. Туниманова).
Память о «князе Христе» сначала содержалась в основном в подтексте исследований, а затем формула стала свободно применяться и к истолкованиям романа. Только и при этом мнения разделились: одни говорят о том, что Достоевский пытался воплотить замысел о «князе Христе», но ему это не удалось — в новом культурно-историческом контексте вновь зазвучал тезис о «неудаче» писателя (М. Кригер, Т.А. Касаткина, Б. Парамонов и др.). Другие же слишком буквально и прямолинейно «христианизируют» роман и главного героя, названная формула употребляется ими как «шаблон», целиком покрывающий содержание произведения (Г.Г. Ермилова, Р. Гуардини и др.). Отмена существовавшего запрета на разговор о христианских убеждениях Достоевского, прекращение борьбы с «реакционной елейной тенденцией» (В. Ермилов) неизбежно привели к противоположной крайности, когда в романе «Идиот» по преимуществу вычитываются «эзотерические» смыслы, а он весь в целом воспринимается как «мистический», «метафизический», «метаисторический» и т.п.
Трактовки исследователей подчас радикально порывают с авторским пониманием главного героя, как оно сформулировано в письмах Достоевского. Претензиям в адрес Мышкина нет числа. Их коллекцию можно начать с оценок Л. Шестова: «жалкая тень», «холодное бескровное привидение», «чистейший нуль», «китайский болванчик», клонящийся то в сторону Аглаи, то в сторону Настасьи Филипповны. «Совиновник», «сообщник» Рогожина (Мережковский, Мочульский), «поврежденный» (Шмелев), «недостаток дисциплинированной духовной силы» (Лосский), «не лекарь, а скорее провокатор» (Горичева) и т.п.
В советском литературоведении «температура» обвинений еще более возросла. «Предвзятость схемы», «противоречие замысла», «бесхарактерность» автора... Мышкин «не воскресил, а погубил Настасью Филипповну, довел Аглаю не до человечности, а до ненавистного ему католицизма, не исправил Рогожина, но толкнул его на убийство <...>. И оказалось, что "положительно прекрасный человек" со своим подлинно христианским, даже Христовым характером, со своими воззрениями совершенно несостоятелен в борьбе со злом, в достижении победы добра» (М. Гус).
Обвинения в адрес князя Мышкина продолжаются до сих пор, приобретая часто плоско-бытовой характер: запутался в отношениях между двумя женщинами, испытывает «суррогатную любовь-жалость», проявил «мышиную» беспомощность. Вместе с тем находит многих союзников вывод, что человеческое взяло верх в романе над божественным, собственно Христа в произведении подменил ренановский сугубо человеческий Иисус или гольбейновский «мертвый Христос» (об этом пишут И.А. Кириллова, Т.А. Касаткина, В.М. Лурье, К.Г. Исупов, Т.М. Горичева, Л.А. Левина и др.). До сих пор вносятся новые акценты, предлагаются новые гипотезы по истолкованию понятия, ставшего названием романа. Так, А.Е. Кунильский заострил внимание на факультативном и устаревшем значении слова «идиот» — в этом случае Мышкин предстает мирянином, явившимся как бы из времен апостольской Церкви, подражающим Христу, уподобляющимся Ему в своем жизненном поведении.
Очень часто в последнее время фигура Мышкина рассматривается в отрыве от художественного целого, не развивается, например, традиция, заложенная в работе А.П. Скафтымова о тематической композиции романа. Существенной линией в истолковании романа стали трактовки, обнаруживающие в судьбе героя «трагедию утопизма» (Мочульский). Л.М. Лотман назвала «Идиот» «величайшим утопическим романом», разглядела в его центре «утопию абсолютно прекрасного человека», «утопию нравственного перерождения человека», делая оговорку, что имеет в виду «не несбыточность идеалов» писателя, а жанровую принадлежность произведения. Дальше всех пошла Н.Н. Арсентьева, нашедшая в романе «ранний опыт антиутопии» и «кризис утопического сознания», разрушающий личность героя.
Однако состоит ли «оригинальная задача в герое» (А.Н. Майков), поставленная Достоевским и решаемая им на страницах романа, в компрометации идеала христианского служения людям, в отрицании возможности для личности достичь гармоничного душевного состояния, в развенчании благородных усилий по нравственному объединению людей? Роман о князе Мышкине выдвинулся на первый план и попал на перекресток споров в наши дни потому, что в переходную эпоху наиболее актуальны вопросы об идеалах, ценностях, ориентирах, о границе между идеалами и идолами.
Свительский В.А.
Ермилова Г.Г., Свительский В.А. Идиот // Достоевский: Сочинения, письма, документы: Словарь-справочник. СПб., 2008. С. 93—110.
Прижизненные публикации (издания):
1868 — . М.: Университетская тип. (Катков и К°), 1868.
Январь. С. 83—176. Февраль. С. 561—656. Апрель. С. 624—651. Май. С. 124—159. Июнь. С. 501—546. Июль. С. 175—225. Август. С. 550—596. Сентябрь. С. 223—272. Октябрь. С. 532—582. Ноябрь. С. 240—289. Декабрь. С. 705—824.
1874 — . СПб.: Тип. К. Замысловского, 1874. Т. I. 387 с. Т. II. 355 с.
1876 — Песен: малороссийских, цыганских и народных. Сцен и рассказов из народного, малороссийского, еврейского и армянского бытов. Замечательные произведения современных русских писателей: графа Толстого, Тургенева, Достоевского, графа Соллогуба, Крестовского и других. С хромолитографированным портретом Патти и 21 фотографическими портретами лучших исполнительниц. С 6-ю раскрашенными хромолитографированными картинами, исполненными в знаменитой литографии г. Лемерсье в Париже. Изд. И.В. Смирнова. СПб.: Тип. В. Готье, 1876. 4-я паг. С. 81—91.
Воплощение различных типов эпилептоидного сознания в романе «Идиот» Ф.М. Достоевского
1) Катастрофичность сознаний героев романа
Произведение, написанное следом за романом «Преступление и Наказание», является воплощением идеи, заявленной в эпилоге: «Но тут уж начинается новая история, история постепенного обновления человека, история постепенного перерождения его, постепенного перехода из одного мира в другой, знакомства с новою, доселе совершенно неведомою действительностью». Центральным элементом теперь становится личность. Христианский гуманизм, определенный Достоевским в поступках Раскольникова, Сонечки и других героев, становится основной сутью романа «Идиот». Сознание каждого из героев катастрофично, все находятся в постоянном лихорадочном состоянии. Сознание затуманено.
Образ князя Мышкина -- это образ князя Христа, «рыцаря бедного», русского Дон Кихота, миссионера. Задачей романа была попытка показать обновление человека, и, по мнению Достоевского, она не достигнута.
2) Уже в основе композиции лежат стадии эпилептического припадка -- идилия > синтез бытия > падение.
Если рассматривать героев по эпилептоидным характеристикам, то распределение будет таким:
1) навязчивость и самоуничижение (Лебедев)
2) вспыльчивость и истеричность (Настасья Филипповна)
3) попытка самоистребления (Ипполит)
4) злоба (Аглая и Рогожин)
5) альтруизм, уничижение собственной личности (Мышкин)
1. Лебедев
В своей навязчивости он похож на Лебезятникова, потому что оказывается человечным (добрый отец). Он примазывается к героям, его самоуничижение, в отличие от Мышкина или Мармеладова, «подленькое».
«Парфен? Да уж не тех ли самых Рогожиных... - начал было с усиленною важностью чиновник». Он придает важность тому, что не играет в действительности большой роли. В данном же случае это попытка польстить герою, возвысить его в глазах окружающих с надеждой получить что-нибудь взамен.
«И не давай! Так мне и надо; не давай! А я буду плясать. Жену, детей малых брошу, а перед тобой буду плясать» - показательная преданность, за которой не стоит ничего и причина которой -- только надежда на материальную наживу.
Лебедев является героем, который все везде про всех знает. Возможно, это как раз-таки из-за его черты поддакивать другим людям -- у сказавшего возникает ошибочное ощущение поддержки и согласия с утвержденным фактом => он может многое рассказать и высказать, и найдется на него такой Лебедев, который, чтобы побольше сплетен узнать, поддакнет, согласится и еще и вступится за него. При этом Лебедев всегда находится в эпицентре массовых событий -- это и сцена сожжения ста тысяч, и периодические сцены у Епанчиных в Павловске, где он толкует Апокалипсис и рассказывает про звезду Полынь.
Сцена на даче Лебедева тоже своеобразна -- Лебедев достиг вершин гуманистического пафоса - «стоял некоторое время как бы пораженный громом, потом бросился к нему с подобострастной улыбкой, но на дороге опять как бы замер, проговорив, впрочем: - Си-си-сиятельнейший князь!». Несмотря на то, что Лебедев «хлопотун» и «приживальщик», он является еще и тончайшим мыслителем -- рассказ про графиню Дюбарри и толкование Апокалипсиса. Но даже высокие философские идеи не спасают его от привычки вызывать жалость у людей - «Я такой же нищий, по ночам просиживал, напролет не спал....». Показные страдания героя являются грехом -- тщеславием. В итоге он открывает свой характер князю, сознает низость своего падения и сочувствует жертвам государственного механизма юстиции.
2. Настасья Филипповна.
Один из ярчайших инфернальных образов романа, моментально завораживающий читателя уже тем, что в первый раз появляется на портрете, который могут видеть не все. Портрет, возникший три раза в первой части, всегда по-разному влияет на зрителя: 1-ый раз -- восхищение её красотой («Удивительно хороша!»), 2-ой раз -- предсказание князя её судьбы («Лицо веселое, а ведь она ужасно страдала, а?») и 3-ий раз -- мысль о разрушительности этой красоты («с такой красотой можно мир перевернуть»).
Настасья Филипповна не столько истерична, сколько непостоянна. Она разрушает души людей, её взгляд исполнен ненависти и в то же время сожаления, что она такая. Чувство отторженности, ощущение себя изгоем и обделенным присуще некоторым из персонажей, в том числе и Настасье Филипповне. Причина злобы и такого мнения о себе кроется в самом детстве героини -- осиротев в семь лет, она пошла под опекунство Афанасия Ивановича Тоцкого, который сделал её в 16 лет своей содержанкой. Никакие богатства, одежду, украшения не избавят Барашкову от ненависти к этому человеку, для которой она по сути стала любовницей против своей воли. Отвращение и презрение к себе и к Тоцкому будут распространяться и на других героев -- и на Мышкина, и на Рогожина, и на Аглаю. Она чувствует себя оскверненной, недостойной любви Мышкина. Именно поэтому она отказывается выходить за него замуж, когда он предлагает. Жизнь с Рогожиным -- это кара, казнь для самой самой, она боится его - «Всё время, когда я была у них в доме, мне всё казалось, что где-нибудь, под половицей, еще отцом его, может быть, спрятан мертвый и накрыт клеенкой, как и тот московский, и так же обставлен кругом стклянками со ждановскою жидкостью, я даже показала бы вам угол». И Настасья Филипповна прекрасно знает, что Рогожин её убьет. И об это говорит Мышкин: «женился бы, а через неделю, пожалуй, и зарезал бы ее».
Пренебрежение Настасьи Филипповны князем, её постоянное бегство от него с Рогожиным -- это борьба души героини. Мышкин хочет спасти её, и она идет на это спасение. Но в последнюю минуту мысль о том, что она этого не заслуживает, возникает вновь, и она изолирует себя от «князя Христа».
Её решение выйти замуж за Ганю -- игра, построенная на власти денег над человеком. Она ведь тоже является неким спасителем. Только методы спасения у неё иные, чем у Мышкина. Если Лев Николаевич всё свое окружение делает добрее, уважает каждого и к каждому относится с должной серьезностью, то Настасья Филипповна отвергает персонажей, грубит, насмехается -- абсолютная противоположность князю, она является беспрекословным манипулятором. Слова князя «Вы не такая» - это снятие маски, обнажение души героини, после чего она попросит прощения у семьи Иволгиных.
Встреча Аглаи и Настасьи Филипповны расставит точки над «i» - взаимоподавляющий взгляд двух героин дает отчетливо понять их готовность биться до последнего -- избалованная и злая от скуки Аглая и брошенная и униженная Настасья Филипповна. Противостояние друг другу будет после написанных писем, выраженного желания Настасьи устроить свадьбу Аглаи и князя. Соперницы в душе понимают, что одна из них погибнет, и в любом случае это будет инфернальница. Выбор князя -- решающее слово в этом споре, и его предпочтение остаться с Барашковой -- христианский гуманизм, он выбрал ту, которой он нужен больше.
3. Ипполит
Самоубийство -- это возможность переступить черту бесконечной вседозволенности и увидеть что-то новое. Шаг будет зависеть от состояния героя перед актом самоубийства.
Как и в романе «Преступление и наказание», в романе «Идиот» есть герой, больной чахоткой. Он чувствует себя изгоем и обузой, но, как и Катерина Ивановна, он очень горд, и поэтому не позволяет себя жалеть. У него нет права выбора, рано или поздно он умрет. Выбор есть только в одном -- умирать, глядя на Мейерову стену, или умирать в Павловске, глядя на деревья.
«Ипполит был очень молодой человек, лет семнадцати, может быть и восемнадцати, с умным, но постоянно раздражённым выражением лица. Казалось, что ему оставалось жить не более двух, трёх недель…»
Ребенок, лишенный жизни, он видит только один исход -- самоубийство. Он стоит в одном ряду со Свидригайловым и Кирилловым. Несмотря на то, что попытка не удалась и произошла осечка, важна сама идея самоубийства, которая поглотила героя после прочтения перед всеми его исповеди. Мысли о самоубийстве не одного его посещают, но именно он взялся за револьвер. Предназначенная близкая смерть обрекает Ипполита на мысль: а был ли смысл вообще его существования? И будет ли смысл его смерти? «Объяснение» перед смертью -- это самое искреннее и личное, что есть у человека. И в нем отражена суть существования для героя - «люди и созданы, чтобы друг друга мучить…». Маска раздражительности и недоверия -- это защитная реакция на окружающий мир, который останется после смерти. Его терзает обида на людей, которые не поняли его, не оценили по достоинству. Цинизм проявляется и в исповеди.
«-- А знаете, что мне не восемнадцать лет: я столько пролежал на этой подушке, и столько просмотрел в это окно, и столько продумал…обо всех… что… У мёртвого лет не бывает, вы знаете.....Я вдруг подумал: вот эти люди, и никогда уже их больше не будет, и никогда! И деревья тоже, -- одна кирпичная стена будет, красная..... знаете, я уверился, что природа очень насмешлива… Вы давеча сказали, что я атеист...».
Гордость Ипполита -- определяющий фактор его отношений с людьми, он не позволит себе стать посмешищем, и тем не менее чувствует, что над ним смеются. При этом не стоит забывать, что он еще ребенок, подросток, который не видел ничего, кроме кирпичной стены. И какие мысли приходят ему в голову...
«О, как я много хотел! Я ничего теперь не хочу, ничего не хочу хотеть, я дал себе такое слово, чтоб уже ничего не хотеть; пусть, пусть без меня ищут истины! Да, природа насмешлива!.... Я хотел жить для счастья всех людей, для открытия и для возвещения истины......и что же вот вышло? Ничего! Вышло, что вы меня презираете! Стало быть, дурак, стало быть, не нужен, стало быть, пора!»
При этом в исповеди дано обоснование права неизлечимо больного человека на самоубийство:
«Для чего мне ваша природа, ваш Павловский парк, ваши восходы и закаты солнца, ваше голубое небо и ваши вседовольные лица, когда весь этот пир, которому нет конца, начал с того, что одного меня счёл за лишнего?...я один выкидыш, и только по малодушию моему до сих пор не хотел понять это!..»
Также сны, которые видит герой, заставляют его покончить жизнь самоубийством. Образ черного огромного тарантула и скорлупчатого насекомого -- образ чего-то отвратительного, разрушительного. От них невозможно избавиться, и это уже аллегория разрушения души самого героя, который является атеистом.
«Смерть - это только условная, относительная грань жизни, за которой следует "новая жизнь". Но какова эта жизнь? Можно ли считать ее более...Я не в силах подчиняться темной силе, принимающей вид тарантула» > вот причина желания Ипполита покончить собой. Не только от того, что жизнь «треклятая», не только от отчаяния и усталости, но и от невозможности выносить самого себя, невозможности жить с такой душой.
4. Аглая
Аглая, одна из сестер Епанчиных, она была одарена только одним талантом -- красотой, в то время, как другие две сестры были пианисткой и художницей. Что же становится причиной злобы, сокрытой в душе? Ведь, в отличие от Ипполита, у Аглаи есть всё, что необходимо для счастливой жизни.
Характеристика Аглаи, данная Лизаветой Прокофьевной:
«Я вот дура с сердцем без ума, а ты дура с умом без сердца; обе мы и несчастны, обе и страдаем... скверный бесенок! Нигилистка, чудачка, безумная, злая, злая, злая! О, господи, как она будет несчастна!..»
Младшая из всех, она начинает противостоять окружающему миру, бунтует и не хочет подчиняться. Уже в отношениях с Ганей она проявляет себя как доминантка и не дает Гавриле Ардалионовичу одержать верх. Он заблуждается, считая, что держит ситуацию под контролем - «Одно ваше слово, и я спасен». Гордость Аглаи дает понять её мнение по поводу женитьбы - «Я в торги не вступаю».
Именно гордость и высокая самооценка является причиной злости. Это и зависть, и отвержение какого-либо сравнения себя с другими (а именно с Настасьей Филипповной), и неготовность делить князя с кем-либо еще. Она смеется над Мышкиным, говорит, что он «идиот», и в итоге даже Лев Николаевич не в состоянии спасти её. В доме Дарьи Алексеевны она чисто по-женски ненавидит Настасью Филипповну, оскорбляет её, что становится нравственным падением героини. Она не может понять Мышкина, его поступок, то, что он побежал за Настасьей. И не может его простить. Возможно, это злоба от опять же скуки, как у Свидригайлова, от того, что всё дозволено -- ведь в итоге она пострижет волосы коротко и уйдет из семьи, рассорившись со всеми из Епанчиных. За границей она выскочила замуж за какого-то «польского графа», который оказался вовсе не графом, а каким-то заговорщиком-эмигрантом, «стала членом какого-то заграничного комитета по восстановлению Польши и, сверх того, попала в католическую исповедальню какого-то знаменитого патера, овладевшего её умом до исступления».
5. Рогожин
Героя можно было бы назвать двойником Мышкина. При этом он является его духовным братом (обмен крестами). Его образ тонко переплетен с темой света и тьмы в романе -- уже с первых страниц дан портрет «черномазого». И он противостоит Льву Николаевичу, находится в борьбе с ним за Настасью Филипповну (при этом князь готов её уступить). Дело доходит до того, что он поднимает на князя руку - «Парфен, не верю!» - только эти слова смогли его остановить. Злоба на князя обусловлена не только борьбой за невесту, но и пространством, в котором живет рогожин -- большой массивный «темный» дом («Дом этот был большой, мрачный, в три этажа, без всякой архитектуры, цвету грязно-зелёного»; «Твой дом имеет физиономию всего вашего семейства и всей вашей рогожинской жизни, а спроси, почему я этак заключил, -- ничем объяснить не могу. Бред, конечно. Даже боюсь, что это меня так беспокоит…»), картина Гольбейна, от которой можно потерять веру в Бога, и Рогожин потерял(«Да от этой картины у иного ещё вера может пропасть!..»). Образ самого Петербурга, где на Невском проспекте проходит парад масок и одежды, а на Сенной происходят случайны встречи людей -- вся мистика проникает и разрушает героев изнутри, что уже было отражено не раз у Гоголя («Портрет», «Нос»). Так и у Достоевского, люди, приехавшие из других мест -- провинция ли или заграница -- начинают постепенно становиться злее, их одолевает болезненная душная атмосфера, а в глазах появляется лихорадочный огонек. Взгляд играет в романе большую роль. В особенности взгляд Рогожина - «странный, горячий взгляд чьих-то двух глаз, в толпе», от которого остается на душе Мышкина неприятный осадок. Их же он встретит и на лестнице. Злоба -- это стандартное состояние городского мира -- усталость, несправедливость и жестокость распространяются по всем улицам и захватывают жителей целиком. И Рогожин не исключение, только рядом с Мышкиным он становится добрее, он любит его. Как только князь исчезает, Парфен начинает его ненавидеть и готов его убить.
6. Лев Николаевич Мышкин
Эпилептик, как и сам автор. Не смотря на все ранее перечисленные эпилептоидные характеристики, самая яркая черта -- альтруизм. Хотя даже не столько альтруизм, сколько сама вера в Бога и христианский гуманизм, мысль о том, что каждая жизнь стоит большой цены. Ко всем, кого не встретит Мышкин, он относится с добротой и уважением, будь то лакей, которому он рассказывает историю о казни, или же Аглая, которая с высокомерием к нему относится. Как и Рогожин, его образ связан с темой света в романе. Со многими из героев Мышкин является полными противоположностями -- это и Рогожин, и Настасья Филипповна, и Аглая. Но, находясь рядом с ними, возникает атмосфера идилии, хоть на минуту. Для Рогожина он духовный брат, для Настасьи Филипповны -- защитник.
В каждом встречном человеке князь видит прежде всего ребёнка, а в детях он видит серьезных существ, которые зачастую понимают гораздо больше, чем огрубевшие, озлобленные, одержимые страстями и болезнями люди. Так к примеру рассказ Князя Мышкина о Мари и детях, живущих в Швейцарии, о том, как любовь детей смогла возродить мари в памяти жителей деревни после её смерти. Отношение к людям, как к детям -- это отношение и к Настасье Филипповне, и к Парфёну Рогожину, и к Ипполиту Терентьеву, и ко всем остальным персонажам романа, кроме, разве, Коли Иволгина, который единственный настоящий ребёнок в романе и есть(за исключением детей Лебедева).
«Рыцарь бедный», Дон Кихот, он с каждым может найти общий язык, даже с Ганей. Объяснение отсутствия физического ответа на пощечину в том, что далеко не поступок может заставить человека думать и раскаяться, слово стоит гораздо большего. И ответом будут слова: «О, как вы будете стыдиться своего поступка!». Задача положительного героя -- сделать других добрее, возродить в них душу, заставить их раскаяться.
Сцена с картиной Ганса Гольбейна автобиографична -- сам Достоевский видел это полотно в Базеле и отразил свое впечатление от картины в словах Мышкина - «Да от этой картины у иного ещё вера может пропасть!..». Для него важна вера в Бога, потому что это путь к спасению и очищению, пусть даже через муку.
Сцена братания Рогожина и Мышкина в чем-то параллельна сцене дарения Сонечкой креста Раскольникову. Это принятие на себя чужих бед, несение ответственности за другую душу и равенство друг перед другом, какими бы ни были кресты. И в итоге Рогожин и Мышкин умрут вместе -- Парфен, находясь в лихорадке, Лев Николаевич пребывая в эпилептическом припадке, исступлении, обнимая Парфена и гладя его по голове.
4. Манипуляторы в романах Достоевского «Преступление и наказание» и «Идиот»
1. Манипуляция как скрытое и целенаправленное действие обладает узнаваемыми характеристиками:
1) отношение манипулятора к другому как средству достижения собственных целей;
2) стремление получить односторонний выигрыш;
3) скрытый характер воздействия;
4) использование силы, в том числе и психологической;
5) мастерство в осуществлении манипулятивных действий.
В творчестве Достоевского каждый из героев так или иначе играет убеждениями и чувствами другого человека.
2. Раскольников
1) Главная жертва манипуляций Раскольникова -- Сонечка. Безусловно, попытки манипулировать другими героями проявляются (Порфирий Петрович), но вместо манипулирования происходит психологическое сражение героев. Сонечка же не является манипулятором и не противостоит манипуляциям Раскольникова столь явно, как Свидригайлов или кто-либо другой. Но она манипуляции не поддается на уровне идеологии. Её вера во Всевышнего является мощным средством против проникновения теории Раскольникова в её разум.
2) Теория Раскольникова -- теория о «русском Наполеоне», где люди делятся на две категории: людей, которые право имеют, и тех, кто является самым простым человеком. Раскрытие теории начинается со статьи Раскольникова, которую он обсуждал с Порфирием Петровичем, в молодости разделявшим такие идеи.
3) Раскольников отстаивает права «высших» людей на преступление и оправдывает их, их отрицание закона, если преступление совершено во имя идеи и блага человечества. Себя Родион относит к числу тех, кто может переступить черту и пойти дальше, пренебрегая законом, голосом совести и речами родных и близких людей.
4) Основной момент попытки манипулирования Соней -- 4-ая часть 4-ая глава, чтение о воскрешении Лазаря и своеобразная исповедь Раскольникова перед Соней. Метод манипулирования Раскольникова по Харриету Брейкеру -- отрицательное подкрепление. Финальной целью Раскольникова является провокация Сонечки на бунт против общественного устройства - «Что делать? Сломать, что надо, раз навсегда, да и только: и страдание взять на себя!.. Свободу и власть, а главное власть....Над всею дрожащею тварью и над всем муравейником!». Он пытается найти поддержку своей теории в Сонечке. Для этого он пугает её, даже в какой-то степени шантажирует («эмоциональный шантаж») -- если она не пойдет на бунт против системы вместе с ним, детей Катерины Ивановны постигнет участь Сонечки, а может даже и хуже - «Не застрахованы же вы? Тогда что с ними станется? На улицу всею гурьбою пойдут, она [Катерина Ивановна] будет кашлять и просить....а там упадет, в часть свезут, в больницу, умет, а дети...». Жестокие слова окажутся своеобразным провидением, как и все в этой главе. Ведь так и будет -- Катерина Ивановна пойдет с детьми просить подаяния и выставлять их нищету на показ. Но Соня никак не может допустить такой развязки. По её мнению Господь этого не допустит. Именно вера защищает её и не дает поддаться грубым словам и страшным мыслям.
5) Другой способ манипуляции Раскольникова - изображение из себя жертвы и угроза совершить самоубийство. Для Сони такая финальная точка жизни недопустима также, как и жестокая судьба детей после её смерти. Ведь самоубийство является смертным грехом, и если цель Раскольникова -- пробудить в Соне бунтарское начало, то цель Сонечки -- довести Родиона до раскаяния. Его смерти она не переживет, потому что готова ради него жертвовать. Всё-таки он помогал её семье материально. К тому же это чисто человеческое отношение к герою, альтруистическая любовь и желание обретения счастья.
6) Другой персонаж, над которым Раскольников пытается совершить манипуляцию, - Порфирий Петрович. Каждая встреча с ним -- психологический поединок, попытка подловить и обвинить друг друга в хитрости и обмане. Манипуляция над ним не получается, так как Раскольников сконцентрирован на идее убийства и мысль о преступлении преследует его беспрестанно, так что он сам начинает о нем говорить. Манипуляция перерастает в резкую реакцию на все слова Порфирия Петровича, в обвинение его в попытке оклеветать героя.
3. Лужин
1) Манипуляции Лужина производятся над семьей Раскольниковых (Пульхерией Александровной и Дуней) и Сонечкой Мермеладовой. Основой всех манипуляций является теория «разумного эгоизма», когда эксплуатация человека оправдана и построена на выгоде и расчете. Но от теории Раскольникова она отличается бескровным достижением своих целей. «Возлюби, прежде всех, одного себя, ибо всё на свете на личном интересе основано». Кроме этого, причина манипуляций людьми чисто психологическая -- человек, которым раньше манипулировали, пробился из низших слоев в чиновники и сам сколотил свой капитал. Цель же - желание самолично манипулировать людьми также, как некогда им самим. Как кажется Лужину, любой вопрос могут решить деньги.
2) Как и в случае с Раскольниковым, главный метод опять отрицательное подкрепление. Если рассматривать отношения с Дунечкой и Пульхерией Александровной, то это угрозы. Он считает, что эти героини зависят от него материально, и неудавшаяся свадьба -- самое страшное, что может быть для них. Ведь тогда никакого обеспечения их жизни не будет. В реалии, этого обеспечения и нет -- героини сами платят за поезд, на котором приезжают в Петербург, за ними присматривает Разумихин, который точно не допустит, чтобы женщины жили в бедности и одиночестве. Лужин этого не замечает и диктует свои правила: на предстоящем ужине не должно быть Раскольникова, Дуня должна отречься от него, иначе помолвка будет разорвана. В итоге будет разорвана, но инициатива будет в руках Дунечки, а Лужин никак не будет ожидать, что кто-либо решится противиться его воле. В отношении Сони его действия подлые, хотя это шантаж Раскольникова: вина Сони должна вынудить Родиона просить о ее прощении. И тогда Лужин отомстит за то, что расстроена помолвку с Дунечкой.
4. Свидригайлов
1) Жертвой манипуляции Свидригайлова становится Авдотья Раскольникова. Манипуляции над Родионом Романовичем невозможны, т.к. эти герои равны друг другу в моральном плане, они являются двойниками и, как было не раз сказано, Свидригайлов -- материализированное воплощение теории Раскольникова.
2) Причина манипуляций над Дунечкой -- разгоревшаяся страсть и сластолюбие героя, его мнение о том, что дозволено абсолютно всё. Цель же - добиться её, схватить в свои паучьи лапы и удовлетворить жажду. Пик накаленных страстей между Дуней и Свидригайловым происходит в запертой комнате Сони. По Брейкеру манипуляции Свидригайлова являются как положительное подкрепление -- предоставление каких-либо подарков, денег, - а также отрицательное подкрепление -- угрозы, шантаж и обвинение. Но в случае с Дуней положительным подкреплением являются не деньги, а обещание помощи в деле Раскольникова, его спасение от тюрьмы. Свидригайлов давит на больное, ведь семья у Дуни стоит на первом месте. В этом плане он схож с Раскольниковым, который также задевает тему семьи, беседуя с Сонечкой. Как у Сони, так и у Дуни семья -- единственное, чем они по-настоящему дорожат. Обвинение же заключается в том, что Свидригайлов говорит, будто бы сама Дуня была причиной отравления Марфы Петровны. При всем при этом Свидригайлов оказывает мощный психологический напор на героиню -- он «наступает» на неё, приближается всё ближе и ближе и даже ждет, когда та выстрелит третий раз. Это будто бы последний шанс, который может спасти Дуню -- только то, что она убьет Петра Петровича.
3) Противостояние Дуни внешнее сменяется противостоянием внутренним, попыткой влияния за счет взгляда. Уже не Свидригайлов владеет ситуацией, а Дуня владеет им: «Прошло мгновение ужасной, немой борьбы в душе Свидригайлова. Невыразимым взглядом глядел он на неё». Теперь он жертва. Это мгновение беспрекословного подчинения, единственного за весь роман, Петр Петрович перестает быть деспотом, идеология, воплощением которой он являлся, пошатнулась. И из-за этой шаткости будет совершен «вояж в Америку». Из-за усталости, вседозволенности, скуки и нереализованности теории Раскольникова.
5. Порфирий Петрович
2) Данный персонаж находится в беспрерывном состоянии психологического поединка с Раскольниковым. При этом доминантное положение занимает именно он. Каждую фразу Раскольникова он парирует. И манипуляция происходит своеобразно -- для управления героем Порфирий использует намеки, неожиданные факты, ловушки. Цель Порфирия в действительности -- довести Раскольникова до нервного срыва и признания. При этом эта цель исполнена благих намерений, ведь самоличное признание смягчит срок наказания (как и Разумихин, Порфирий является положительным героем романа. К тому же он является его родственником). Порфирий ясно дает Раскольникову понять, что он знает и про заклад, и про то, что на лестнице была стройка, и про разговор Раскольникова в трактире о камне, под которым спрятаны драгоценности и деньги, и про колокольчик, и про возвращение Раскольникова обратно на квартиру старухи. Всё, что следствие должно сохранять в тайне от подозреваемого, выставляется напоказ. И это начинает раздражать Родиона, злить. Вся доброта, открытость и даже некие «бабьи» черты характеры вызывают у Раскольникова отвращение. Но при этом он сам ищет стачек с Порфирием или со Свидригайловым, постепенно эти противостояния становятся единственным состоянием, в котором возможно существование героя, для Раскольникова -- это проверка собственных сил и желание победить, доказать самому себе действенность созданной теории.
2) Для Порфирия же подобные беседы с Раскольниковым становятся поводом задуматься о своей жизни, пожалуй, даже о собственной философии жизни и своей личности. Главная черта, характерная для него -- это искренность -- особенно во время одной из последних встреч с Раскольниковым - «Кто я? Я поконченный человек, больше ничего». Тем более личность Раскольникова чрезмерно близка Порфирию Петровичу -- мало того, что это близкий друг Разумихина, так еще и идеология, исповедуемая Раскольниковым, несколько схожа с этапом жизни Порфирия, который он уже преодолел. Он показывает, что понимает состояние Раскольникова, тем самым обезоруживая его - «В бегах гадко и трудно, а вам прежде всего надо жизни и положения определенного». Лихорадочное состояние Раскольникова, его воспаленное сознание все равно не дает душе смириться - «не заберите себе в голову, что я сегодня вам сознался». Но Порфирий всегда на шаг опережает Родиона, и здесь будет также -- его совет помолиться Б-гу, покаяться, речь о том, что страдание действительно является великой идеей будут всё-таки воплощены Раскольниковым в жизнь. Даже несмотря на то, что раскаяние придет лишь на каторге, а молитва перед Б-гом будет произнесена лишь по просьбе Сонечки. В добавок ко всему понимание личности Раскольникова Порфирием настолько глубоко, что он осознает, что герой не раз задумывался о самоубийстве и вполне способен его совершить - «пришла вам охота.... ручки этак на себя поднять, то оставьте краткую, но обстоятельную записочку».
6. Настасья Филипповна
1) Инфернально притягательный образ, она всегда находится в эпицентре мужского внимания и становится предметом «купли». Лишь Мышкин замечает в ней мятущуюся, страдающую, пораненную душу. Манипуляция Настасьи Филипповны происходит на уровне подсознательном, не за счет слов, а за счет действий, взглядов, прикосновений. Её ослепительная красота, гордость, непреклонность, максимализм и острый ум играют ей лишь на руку. Будучи главной жертвой романа, обманутой и брошенной, она сама формирует вокруг себя общество «жертв» её манипуляций. Это и Ганя, и Епанчин, и Рогожин, и Тоцкий, и Мышкин. Кто-то в большей степени, кто-то в меньшей. И с одними из них она расправляется уже в первой части романа -- Тоцкий, Епанчин и Ганя, а с другими ей придется не только жить, но и умирать в одной комнате.
2) Категория манипуляций, лежащий в основе, пожалуй, всегда одинаковая - положительное подкрепление -- обещание чего-либо. Но методы абсолютно разные -- для Гани женитьба может принести большую денежную сумму, для Епанчина же женитьба Гани и Барашковой может стать причиной налаженных отношений с красивой дамой. Тоцким Настасья манипулирует немного иначе -- это угрозы.
3) Причина любой манипуляции Настасьи Филипповны опять же кроется в детстве -- это своеобразная месть за то, что теперь она считает себя униженной, оскорбленной, недостойной и продажной. Настасья Филипповна стремится унизить каждого и прилюдно - Ганю, бросив деньги в огонь у всех на глазах, Епанчина - прилюдно отдав жемчужное ожерелье. Для неё любая манипуляция является игрой с человеком, как с куклой. И при этом иногда она не может контролировать эти манипуляции -- поступки начинают всё больше и больше зависеть от её психологического состояния.
Главная манипуляция за весь роман происходит над Мышкиным вкупе с Рогожиным. Это идея устроить общую свадьбу -- Мышкина с Аглаей и Рогожина с ней. Она начинает вмешиваться в жизни людей, с которыми до этого не общалась -- письма к Аглае про любовь Мышкина к дому Епанчиных и ей в отдельности. Пожалуй, основным методом является шантаж -- «если не будет по-моему, не будет никак». Для того, чтобы стать мужем Настасьи Филипповны, Рогожин обязан убедить Мышкина в необходимости его свадьбы -- любое желание будет выполнено только по достижению поставленной цели.
4) В отношении Льва Николаевича манипуляция своеобразна. В действительности её нет со стороны Настасьи Филипповны, но она существует иллюзорно для самого князя. Это тот случай, когда манипуляция Настасьи Филипповны над человеком происходит против её воли -- именно из-за её состояния и из-за того, что князь может видеть человека гораздо глубже, чем кто-либо другой, он никогда не сможет освободиться от её власти. Потому что перед ним стоит миссия -- озарить любой человеческий разум и душу. И здесь его задача -- спасти душу Настасьи Филипповны и защитить её, сделать счастливой. Но цель не будет достигнута.
5) Мышкин сам является одним из грандиознейших манипуляторов романа. По или против своего желания, любой человек, находящийся рядом с ним, становится чуть добрее. В способах такой манипуляции он чем-то схож с Порфирием Петровичем -- уважительное отношение и искренность, порой ирония над самим собой.
Но причина гибели Настасьи Филипповны и Льва Николаевича для меня лично остается таковой: на земле не могут жить люди из других пространств. Пространство Настасьи -- инфернальное, Мышкина же -- небесное. Они являются двумя полюсами одного шара, по экватору которого находится мир земной, исполненный злобы, бесчестия и низости. Именно это и губит двух героев.
7. Гаврила Ардалионович
Можно ли сказать, что Ганя является манипулятором? Навряд ли, его манипуляции не реализуются в жизнь, и то, что он может как-либо влиять на людей, является иллюзией и самообманом, что он в итоге и поймет после сожжения ста тысяч, когда в нем произойдет борьба. Целью любой его манипуляции будет попытка доказать, что он важная личность, заслуживающая уважения и держащая ситуацию под своим контролем. Если он и манипулятор, то лишь с Аглаей, в сцене прочтения Мышкиным письма от него. Но в этой попытке манипуляции он жалок. События построены так, будто бы жизнь человека зависит всего лишь от слова женщины, которое он расценит дороже, чем сто тысяч. Он изображает из себя жертву, хотя всё просчитано, и исход событий с Настасьей Филипповной зависит не от Аглаи, а от него самого. Он прекрасно это понимает, но для того, чтобы разорвать с Барашковой, которую он ненавидит, ему нужна гарантия того, что он сможет потом вернуться к Аглае. Именно поэтому Аглае нужно дать письменный ответ, чтобы это было аргументированное подтверждение. Это обман, желание поймать ее. Аглая же не столь проста, она верно понимает, что данный ответ её скомпрометирует и обяжет. «Он, впрочем, знает, что если бы он разорвал всё, но сам, то я бы переменила мои чувства к нему...он знает это наверно! Но у него душа грязная: он знает и всё-таки гарантии просит. Он на веру решить не в состоянии!».
В итоге Ганя получит отпор, и манипуляция не удастся. Из-за своей ничтожности он получает ответ «нет» и не может занять главенствующее положение из-за своей подлости, мелочности и заурядности.
8. Терентьев
Ипполит Терентьев -- ипохондрик и чахоточник. Манипуляция с его стороны может проявляться лишь по причине желания показать свою самостоятельность. Он отказывается от какой-либо жалости к нему и не позволяет о себе заботиться, хотя князь Мышкин совершает это против его воли. Его душа больна, он, будучи практически прикованным к постели, тем не менее очень много знает о жизни -- как Настасья Филипповна, когда приезжает в первый раз в Петербург сразу к Тоцкому. Манипуляция обществом происходит во время чтения героем своей исповеди. Это объяснение и оправдание перед смертью. В данном случае манипуляция происходит благодаря искренности пишущего эту статью. Мысли и идеи, выраженные в исповеди заставляют думать людей. Цель Ипполита -- заставить общество жалеть о его смерти, заставить их понять, что он человек стоящий и умный. Именно поэтому Ипполит трактует свои сны и говорит о некоторых людях, типа Мышкина, в отдельности. Но цинизм не покидает его и в «Оправдании». И презрение всё равно выражается в словах Терентьева после всего. Манипуляция не удается, потому что мнение по поводу этого героя не меняется ни у кого, кроме Мышкина (лишь он может действительно оценить сказанные слова). Такие люди, как Фердыщенко и Ганя всё равно считают его жалким и дураком, иронизируют над ним («До слез довели»). Другие же люди, такие, как Коля или Вера все равно продолжают за него волноваться.
9. Лебедев
Главный метод манипуляции -- самоуничижение. В отличие от Мармеладова самоуничижение Лебедева - подлая игра с людьми, а не искреннее раскаяние. Он намеренно показывает всё свое бедное существование, нищету, а также каждому, от кого он может получить выгоду для себя, он льстит, поддакивает и пытается угодить. Все его манипуляции делаются лишь ради собственной наживы. Черты манипуляций проявляются уже с самого начала романа, беседы Рогожина и Мышкина в поезде.
Также чтение Апокалипсиса -- это не просто проявление глубоких философических идей Лебедева, но также попытка себя зарекомендовать как высокоинтеллектуального человека.
Заключение
Каждый из героев обоих романов становится частью одной большой мозаики, в целом создающей картину психологического состояния автора. Это метод передачи своих личных переживаний, попытка разобраться в самом себе, разложив все по полочкам. Именно поэтому каждый герой - это, прежде всего, самостоятельная личность, обладающая характерной для неё чертой. Рассмотрев все проявления эпилептоидных характеристик в поведении различных героев, а также манипулятивные приемы каждого из них, я могу заключить, что влияние эпохи на сознание Достоевского, его жизнь и душевное состояние было настолько велико, что держать все эмоции, мысли, мнения и идеи в себе было просто невозможно. Именно поэтому он наделяет некоторых своих персонажей определенными идеологическими предпочтениями. И именно поэтому каждый из образов неповторим. Для Федора Михайловича творчество являлось способом самовыражения. И его отношение к государственной системе и философским направлениям 60х-70х годов в некоторых героях отражено с долей иронии, а в иных же - с должной серьезностью. Таким образом романы становится не просто художественными произведениями, но и в какой-то степени автобиографическими хрониками.
Библиография
1. Юлия Валерьевна Пую. Диссертация социально-философские основания антропологии манипулирования.
2. Нина Перлина. Родословие Достоевского в свете генетики: Хроника рода Достоевских (2013)
3. И.Л. Волгин. Хроника рода Достоевского (1933).
4. В.П. Эфроимсон. Генетика этики и эстетики.
5. Михайловский Н.К. Жестокий талант.
УДК 801.73 + 821.161.1
А.В.Сапельников
ИМЕНА ГЕРОЕВ РОМАНА Ф.М.ДОСТОЕВСКОГО «ИДИОТ»
Having analyzed the functioning of heroes" names in the text of the of Dostoevsky"s novel "Idiot" the author makes the conclusion, that their first and last names can be compared with the emotional and rational logic of the author"s images. They also make the author"s idea deeper and stronger.
Часть работ исследователей творчества Ф.М. Достоевского посвящена разгадыванию смысла, который великий русский писатель заключил в именах героев своих произведений, в том числе и самого загадочного романа - «Идиот» . Предлагаются все новые и новые их значения и прочтения.
Писатель дает имя герою, ориентируясь на значение имени, отношение к нему, а также идею произведения, потому практически в каждом имени, слове, используемом автором, заключено и рациональное, и эмоциональное.
Цель данной статьи - по-новому рассмотреть имена героев романа
Ф.М. Достоевского «Идиот»: с точки зрения семантики и экспрессивно-оценочной, т. е. рационального и эмоционального.
В подготовительных материалах к роману «Идиот», опубликованных в 9-м томе Полного собрания сочинений , встречаем не столько имена, сколько обозначение родственного или социального статуса: «Мать», «Сын», «Дядя», «Генерал», «Генеральша», «Князь». В других случаях даны имена или фамилии, под которыми герои будут выведены в романе: «Птицын», «Ганечка»...
Имена главных героев - Лев Николаевич Мышкин, Настасья Филипповна Барашкова - полны глубокого смысла, несут в себе авторскую идею, рациональное. Сложнее обстоит с другими персонажами. Интересно, что в подготовительных материалах (ПМ) нет ни имени, ни отчества, ни фамилии главного героя; вначале он назван Идиотом, потом Князем, Князем Христом, Князем. Возникает гипотеза, что Ф.М. Достоевский дает ему имя в последний момент, уже при написании романа.
Герой, который заслуживает нашего пристального внимания, конечно же, Рогожин. Встреча молодых людей в вагоне поезда - это столкновение возвышенно-нереального князя Мышкина, «последнего в своем роде», идущего к людям, и Парфена Рогожина, слишком земного и реального; они противопоставлены.
Рогожина нет в начале ПМ и, вероятно, ни он, ни подобный ему герой не мыслился еще автором. Он появится позже, и сразу будет названа его фамилия - Рогожин, причем его появление должно было быть обставлено весьма эффектно (9, 225). Без сомнения, его характер был разработан уже в период самого написания романа. Имени «Парфен» в ПМ мы не найдем, как не найдем и его отчества.
Фамилия, как полагает М.С.Альтман , связана с известным московским Рогожским кладбищем, что вполне логично вытекает из образа жизни его семьи и того, что его отец не из старообрядцев, но «говорил, что по старой вере правильнее» (8, 173), содержит также намек и на московское купечество. Но думается, что это верно лишь отчасти.
В.И. Даль в своем знаменитом «Словаре живого великорусского языка» приводит замечательные русские пословицы: «Не заворачивай рожу под рогожу», «С твоей бы рожей - сидел бы под рогожей». Обыгрываются слова «рогожа» и «рожа», а рогожа - «ткань, плетенка, полсть из рогозы» , т. е. из болотного растения, к тому же Рогожин «черномазый» и «черноволосый», на что неоднократно указано в начале романа (8, 6-10). Поэтому, на наш взгляд, при первом появлении героя обыгрывается его «низкое» происхождение, автор намеренно снижает его образ. Позже к Парфену, да и к Аглае Епанчиной, можно применить другую пословицу: «Не к роже рогожа, не к лицу епанча» , характеризующую их как героев, которые «выломились» из своей среды, порвали со своим социальным окружением. Все же, на наш взгляд, более важно чередование «рожа - рогожа», что создает негативное впечатление о герое на эмоциональном уровне. (То же, вероятно, и с фамилией Фердыщенко, которая отличается неблагозвучием.) Имя отца - Семен - «слышащий, услышавший», однако отчество практически отсутствует в тексте романа, более значимы фамилия и имя.
«Парфений, из греч. целомудренный, девственный, разг. Парфен» . Часто имя переводят как «девственник». Это соответствует авторской логике образа, так как он был строго воспитан отцом. К тому же в романе два «девственника»: Рогожин и Мышкин (если не считать Ипполита), но важно другое: их зовут Парфен Семенович и Лев Николаевич, отцов - Семен Парфенович и Николай Львович, Парфен живет в доме, который построил его дед, тоже Парфен. Князь Мышкин не знал своего отца; Рогожин порывает со своей средой из-за любви-страсти к Настасье Филипповне, но полностью освободиться от образа жизни своей семьи не может. Парфений - «девственный, нетронутый», необразованный, «ничему никогда не обучался» (8, 9) - возможно и такое прочтение имени.
Семья Епанчиных - в центре романа. Исходя из значения слова «епанча» («широкий безрукавый плащ, круглый плащ, накидочка» ), можно предположить, что все представители этой семьи «прикрыты», но это относится, как полагаем, больше к Аглае, которая скрывает свои эмоции, внутренний мир, к Лизавете Прокофьевне, которая всего добрее, когда злится.
Иван («милосерден, милость Божия, Бог благоволит») - это русский вариант имени Иоханан (древнеевр.), Иоанн (греч.); Федор - «Божий дар» (греч.). Лизавета - народный вариант имени Елизавета («Бога моего клятва» (древнеевр.)), Прокофьевна («успех, преуспевание» (греч.)). Имена эти воспринимаются как русские, и в романе подчеркивается, что Епанчины богаты, но не родовиты. Но, действительно, и Бог, и люди «благоволят» им, они
имеют успех в обществе. Имя «Иван» и отчество «Прокофьевна» при раскрытии их смысла в контексте романа (и особенно первой его части) удивительно созвучны.
Совершенно по-другому можно трактовать имена их дочерей. Александра - «защитница, мужественная» (греч.). Аделаида - «благородное сословие» (древнегерм.), в примечаниях к роману - «неяркая, незаметная» (9, 428), вероятно, по контрасту с Аглаей.
Сестры Александра, Аделаида, Аглая внешне очень похожи (8, 32); их роднят и имена, которые начинаются с [а], у старшей - самое длинное имя, у младшей - самое короткое. Поразительна фоника этих имен: в каждом из них, кроме начального открытого [а], есть и другой [а] (причем у младшей и старшей ударный), а также сонорный плавный [л]; в именах Аделаида и Аглая слог -ла-, за начальным гласным следуют взрывные [д] и [г]; в имени Александра взрывной [д] находится в конце слова, начало же более плавное и благозвучное. В именах Александра и Аделаида на одном месте (третий звук) находится редуцированный гласный [иэ], или [и]. Исходя из выше сказанного, важно не только смысловое восприятие их как сестер, но и эмоциональное, основанное на близости звучания их имен и не допускающее уменьшительно-ласкательных наименований.
О функционировании в тексте имени Аглая написано достаточно. Обратим внимание на то, что в примечаниях к роману (9, 453) указано, что «само имя героини... обозначает «сияющая», «светоносная», из других источников - «блистающая, великолепная», и в этом имени заключено и эмоциональное, и рациональное. Однако Т.А.Касаткина предлагает другое прочтение и значение имени - «внешний блеск», «ложный свет», «наружный свет» . Мы склонны согласится с этой трактовкой.
Кроме семьи Епанчиных в романе показана семья чиновника Лебедева, человека, на первый взгляд, несимпатичного, желающего все обо всех знать, шута и «кривляки», способного на подлость, но. глубоко страдающего, любящего свою семью. Фигура Лебедева двойственна, сложна. Кажется странным, что писатель дает возможность этому герою, пьянице и ростовщику, высказать свои заветные мысли, соперничать по знанию людей, проникновению в «тайное» с главным героем. Ответ, думается, нужно искать в значении имени. Итак, Лукьян Тимофеевич Лебедев. Лука - от латинского «свет», но Лукьян - «относящийся к Луке, сын Луки» . Тимофей - «почитающий Бога, богобоязненный», «Тимофей рус.[из греч. Ттйеоз: Ишао почитать + 1еоБ Бог]» . И оказывается, что Лебедев не «гениальный предатель», не «кривляка», шут и пьяница, а сын Луки, почитающий Бога, человек глубоко религиозный, богобоязненный, образованный, умный. Совершенно уничтожается эмоционально-негативное восприятие этого героя после прочтения первой части романа, если вскрыть значение его имени и рассмотреть его дальнейшее поведение. Его «птичья» фамилия на фоне имени и отчества эмоционально воспринимается как что-то русское, чистое, светлое. Теперь становится ясно, почему Ф.М.Достоевский заменил имя Степан (древнегреч. «венок» (9, 247)), которое не несло такой информации о «господине всезнайке», носящем личину .
Имя его старшей дочери - Вера, младшей - Любовь, их представляет отец; средняя не представлена, как не называет он по имени сына и племянника (8, 161). Возникает в памяти известная христианская легенда, но. среднюю дочь зовут Татьяна, «новопреставленную» жену его - Елена (греч. «солнечная, светлая»), чем нарушается сопоставление с легендой. О сыне и средней дочери говорится мало, указывается только их поведение. Вера же носит на руках младшую сестру Любочку, показана с ней и без нее. После «солнечного» окружения Лебедев все больше пьет, но рядом с ним и в нем и в прямом, и в переносном смысле Вера и Любовь.
Напрашивается аналогия между семьями Лебедева и Иволгина. Лукьян («свет») Тимофеевич без Елены («светлой, солнечной») скорбит, плачет, молится, пьет; «Нина Александровна горько плакала втихомолку (что даже удивляло домашних) и, вечно хворая, таскалась, как только могла чаще, к мужу на свидание в Измайловский полк» (8, 156). У них с мужем одинаковое отчество, они духовно родственны, что дает понять автор и чего не понимают их дети.
Интерес представляет имя их сына Гаврилы Ардалионовича Иволгина. Гавриил - «моя сила - Бог» (древнеевр.). В ПМ он назван Ганечкой (9, 161, 170), но, судя по характеристике, это будущий князь Мышкин, ему же отведена другая роль в окончательной редакции романа. Гаврила - простонародный русский вариант имени, стилистически сниженный. При первом появлении на страницах романа он назван по имени и отчеству, но в дальнейшем чаще звучит только имя: «Ганя», «Ганечка», «Ганька»... Как полагаем, в этом именовании нет ласки, хотя вариант уменьшительно-ласкательный, как нет и уважения. Г.Г.Ермилова приводит такое толкование имени: «посланник, муж Божий, крепость Божия» . Тогда его имя звучит со скрытой авторской насмешкой, которую невозможно не почувствовать. И автор, и окружающие героя персонажи указывают на сниженность этого образа, негативное эмоционально-оценочное отношение к нему.
Исходя из изложенного, можно сделать вывод: имена и фамилии героев романа Ф.М. Достоевского «Идиот» соотносятся с эмоциональной и рациональной логикой авторских образов, служат авторской идее, углубляя и усиливая ее.
В заключение хочется сказать о неисчерпаемости для интерпретаций романа Ф. М.Достоевского «Идиот», в том числе и имен его персонажей.
1. См., напр.: Альтман М.С. Достоевский. По вехам имен. Саратов: Изд-во Саратовского ун-та, 1975. 309 с.; Белов С.В. // Русская речь. 1976. № 5. С.27-31; Ермилова Г.Г. // Достоевский и мировая культура: Альманах. М., 1999. №12. С.54-80; Местергази Е.Г. Вера и князь Мышкин. Опыт «наивного» чтения романа «Идиот» // Роман Ф.М.Достоевского «Идиот»: современное состояние изучения: Сб. работ отечеств. и зарубеж. ученых / Под ред. Т.А.Касаткиной. М.: Наследие, 2001. С.291-318; Касаткина Т.А. Роль художественной детали и особенности функционирования слова в романе Ф.М.Достоевского «Идиот» // Там же. С.60-99.
2. Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч: В 30 т. Л.: Наука, 1972-1990. Т.9. С.140,159. (Далее цитирую по этому изданию с указанием в скобках тома и страницы).
3. Альтман М.С. Указ. соч. С.70-72.
4. Даль В. Толковый словарь живого великорусского языка. Т.4. М.: Рус. язык, 1991. С.98.
5. Даль В. Т.1. М.: Рус. язык, 1989. С.520.
6. Справочник личных имен народов РСФСР // Под ред. А.В.Суперанской (отв. ред.), Ю.М. Гусева. 2-е изд., М.: Рус. язык, 1979. С.444.
7. Даль В. Т.1. С.520.
8. Касаткина Т.А. Указ. соч. С.65, 85.
9. Справочник личных имен народов РСФСР. С.431.
10. Там же. С.461.
11. См. нашу статью: Интеллектуально-эмоциональная жизнь героев романа Ф.М. Достоевского «Идиот» (Лебедев) // Проблемы литературного образования: Мат. IX Всерос. науч.-практ. конф. «Актуальные проблемы филологического образования: наука - вуз - школа». Екатеринбург, 25-26 марта 2003 г.: В 5 ч. / Урал. гос. пед. ун-т; Ин-т филол. инноваций «Словесник». Екатеринбург, 2003. Ч.2. С.107-113.
12. Ермилова Г.Г. Указ. соч. С. 60.
«Преступления и наказания»). На примере преступления человека нового поколения автор показывает кризис русского сознания XIX-го века. Раскольников – вполне русский человек, «тип петербургского периода», но то, что совершается в его душе – явление не личное и не национальное: в ней отражается состояние всего мира. Трагедия современного человечества в полной силе раскрывается в России, стране величайших крайностей и противоречий. Русский дух, не скованный преданием и беспредельно свободный, наиболее напряженно переживает мировую драму. Вот почему романы-трагедии Достоевского , несмотря на все их национальное своеобразие, имеют всемирное значение. Но в «Преступлении и наказании» кризис сознания концентрируется в одной душе, выпавшей из старого миропорядка. В «Идиоте» – все действующие лица втянуты в этот кризис, все принадлежат к гибнущему миру. «Положительно прекрасный человек», князь Мышкин один противостоит «темным силам» и гибнет в борьбе с ними. В «Преступлении и наказании» только Раскольников и его двойник, Свидригайлов , поражены страшным недугом; остальные, по видимости, еще здоровы. В «Идиоте» тлетворное поветрие охватило всех, все души изъязвлены, все устои расшатаны, все источники вод отравлены. Мир романа «Идиот» страшнее и трагичнее мира «Преступления и наказания»: люди мечутся в лихорадке, говорят в бреду, стонут и скрежещут зубами. Два романа – две стадии той же болезни: в первом болезнь в зародыше, во втором – в полном развитии. Мы знаем, с каким волнением следил Достоевский из-за границы за всем происходившим в России, как мрачно смотрел он на действительность, как пытался и в уголовной хроники вычитать грозные знаки близкого конца. Газеты жаловались на падение нравственности, на участившиеся преступления, грабежи и убийства. Но в то же время он никогда так не верил в грядущее обновление погибающего мира, в спасение человечества образом русского Христа. Противоречие между отчаянием и надеждою, безверием и верою воплотилось в «Идиоте». Роман построен на потрясающем контрасте мрака и света, смерти и воскресения.
Достоевский. Идиот. 1-я серия телесериала
В шестидесятые годы пессимизм и оптимизм писателя казались болезненно-преувеличенными, роман был непонят и почти незамечен; старый мир стоял, по-видимому, прочно и непоколебимо; процесс разрушения, о котором говорил Достоевский, совершался в темных глубинах сознания. Только теперь, в нашу катастрофическую эпоху, мы начинаем понимать его пророчества.
В романе «Идиот» показана роковая власть денег над человеческой душой. Все герои одержимы страстью наживы, все они или ростовщики (как Птицын, Лебедев, капитанша Терентьева), или воры, или авантюристы. Идея Гани варьируется его окружением. Птицын солидно отдает деньги под проценты и знает свой предел: приобрести два-три доходных дома; генерал Иволгин у всех просит взаймы и кончает воровством; жилец Фердыщенко, познакомившись с князем, неожиданно спрашивает его: «У вас деньги есть?». И, получив от него двадцатипятирублевый билет, долго рассматривает его со всех сторон и, наконец, возвращает. «Я пришел вас предупредить, – заявляет он, – во-первых, – мне денег взаймы не давать, потому что я непременно буду просить». Этим комическим эпизодом подчеркивается всеобщая страшная завороженность деньгами. Тема денег усиливается размышлениями самих персонажей. Ганя говорит князю: «Здесь ужасно мало честных людей, честнее Птицына нет». Его тринадцатилетний брат Коля философствует о том же: подружившись с князем, он делится с ним своими мыслями. Его детская душа уже уязвлена неблагообразием родителей, безнравственностью общества. «Здесь ужасно мало честных людей, – замечает он, – так даже некого совсем уважать... И заметили вы, князь, в наш век все – авантюристы! И именно у нас в России, в нашем любезном отечестве. И как это так все устроилось, не понимаю. Кажется, уж как крепко стояло, а что теперь... Родители первые на попятный и сами своей прежней морали стыдятся. Вон, в Москве, родитель уговаривал сына ни перед чем не отступать для добывания денег: печатно известно... Все ростовщики, все, вплоть до единого». Коля вспоминает убийство Данилова и связывает жадность к наживе с преступностью. В его словах уже приоткрывается основная идея романа.
Первая часть заканчивается приемом у Настасьи Филипповны. Мотив денег вводится рассказом Фердыщенко о самом дурном поступке: он украл три рубля у знакомых; в краже обвинили служанку и выгнали. Особенных угрызений совести он ни тогда, ни потом не чувствовал. И рассказчик заключает: «Мне вот все кажется, что на свете гораздо более воров, чем не-воров, и что нет даже такого самого честного человека, который бы хоть раз в жизни чего-нибудь не украл». Этой низменно-шутовской исповедью подготовляется эффект катастрофы. Рогожин приезжает купить Настасью Филипповну: в руках его «большая пачка бумаги, крепко и плотно завернутая в "Биржевые Ведомости" и обвязанная туго-натуго со всех сторон и два раза накрест бечевкой, вроде тех, которыми обвязывают сахарные головы». Он предлагает сначала 18 тысяч, потом надбавляет до сорока и, наконец, доходит до ста. В трагическом аукционе пачка – сто тысяч – играет главную роль.
Настасья Филипповна возвращает слово Гане и срамит его. Мотив корыстолюбия связывается с мотивом преступности. Служение маммоне приводит к человекоубийству. «Нет, теперь я верю, – говорит она, – что этакой за деньги зарежет! Ведь теперь их всех такая жажда обуяла, так их разнимает на деньги, что они словно одурели. Сам ребенок, а уж лезет в ростовщики. А то намотает на бритву шелку, закрепит да тихонько сзади и зарежет приятеля, как барана, как я читала недавно». Настасья Филипповна ссылается на дело купца Мазурина, убившего ювелира Калмыкова. Снова вторгается в роман уголовная хроника. Свое апокалиптическое видение мира автор строит на фактах «текущего момента». Героиня швыряет в огонь пачку со ста тысячами и бросает вызов Гане: вытащи деньги из огня, и они – твои. Эффект этой сцены заключается в контрасте между бескорыстием хозяйки и алчностью ее гостей. Она вызывает не только Ганю, но весь «проклятый» мир, поклоняющийся золотому тельцу. Происходит смятение: Лебедев «вопит и ползет в камин», Фердыщенко предлагает «выхватить зубами одну только тысячу»; Ганя падает в обморок. В эту вакханалию золота вступает и князь: он предлагает свою руку героине, заявляя, что получил наследство, что он тоже миллионер.
Во второй части появляется компания шантажистов. Бурдовский выдает себя за незаконного сына Павлищева, благодетеля князя Мышкина, затевает против него дело, чтобы сорвать порядочный куш. Его приятель Келлер помещает в газете «обличительную» и гнусно-клеветническую статью о князе. Лебедев говорит об этих молодых людях, что они «дальше нигилистов ушли». Апокалиптическая тема развивается в негодующем монологе Лизаветы Прокофьевны Епанчиной: царство золотого тельца – преддверие царства смерти. «Уж и впрямь последние времена пришли, – кричит она. – Теперь мне все объяснилось! Да этот косноязычный разве не зарежет (она указала на Бурдовского), да побьюсь об заклад, что зарежет! Он денег твоих десяти тысяч, пожалуй, не возьмет, а ночью придет и зарежет, да и вынет их из шкатулки. По совести вынет!.. Тьфу, все навыворот, все кверху ногами пошли... Сумасшедшие! Тщеславные! В Бога не веруют, в Христа не веруют! Да ведь вас до того тщеславие и гордость проели, что кончится тем, что вы друг друга переедите, это я вам предсказываю. И не сумбур это, и не хаос, и не безобразие это?»
В словах генеральши Епанчиной выражена заветная идея писателя: нравственный кризис, переживаемый человечеством XIX-го века, есть кризис религиозный . Вера в Христа угасает, ночь опускается на мир; он погибнет в кровавом хаосе войны всех против всех. Страстное пророчество Елизаветы Прокофьевны «научно» резюмируется резонером Евгением Павловичем. Но его хладнокровный диагноз болезни века, пожалуй, еще страшнее, чем пылкое негодование генеральши. «Все, что я выслушал, – говорит он, – сводится по моему мнению, к теории восторжествования права, прежде всего и мимо всего и даже с исключением всего прочего, и даже, может быть, прежде исследования, в чем и право-то состоит? От этого дело может прямо перескочить на право силы, т. е. на право единичного кулака и личного захотения, как, впрочем, и очень часто кончалось на свете. Остановился же Прудон на праве силы. В американскую войну многие самые передовые либералы объявили себя в пользу плантаторов, в том смысле, что нeгpы суть нeгpы, ниже белого племени, а, стало быть, право силы – за белыми... Я хотел только заметить, что от права силы до права тигров и крокодилов и даже до Данилова и Горского недалеко ». Это пророчество исполнилось буквально: люди двадцатого века знают по опыту, что такое право силы и право тигров и крокодилов...
Такова картина мира, раскрывающаяся в «Идиоте». Идея: неверие неизбежно ведет к человекоубийству, воплощается в действии романа: все герои – убийцы, или в действительности, или в возможности. Безбожное человечество стоит под знаком смерти.
На чем основан Апокалипсис Достоевского? Не на болезненной ли фантазии? Он страстно негодовал, когда критики называли его роман фантастическим, и утверждал, что он – более реалист, чем они. Грозные знаки надвигающегося на мир «смутного времени» уже вписаны в «текущей действительности»; нужно только уметь их прочесть. Писатель вглядывался в мелкие факты, в газетные известия, хронику происшествий, отчеты об уголовных процессах и гордился, что отгадывает самые неуловимые «веяния момента». Когда печаталось «Преступление и наказание», в газетах появились заметки о деле студента Данилова. 14-го января 1866-го года Данилов убил и ограбил ростовщика Попова и его служанку. Бедный студент жил на уроки, был умен и хорошо образован, отличался твердым и спокойным характером; у него была «красивая внешность, большие черные выразительные глаза и длинные, густые, откинутые назад волосы». Во время процесса арестант Глазков вдруг подал заявление, что убил ростовщика не Данилов, а он; но вскоре взял его обратно, «сознавшись, что Данилов его подговорил». Достоевский был поражен: действительность с удивительной точностью подражала вымыслу. Дело Данилова воспроизводило сюжет «Преступления и наказания»: даже ложное признание Глазкова соответствовало в романе ложному самообвинению Николки. «Реализм» его торжествовал. «Ах, друг мой, – писал он Майкову, – совершенно другие я понятия имею о действительности и реализме, чем наши реалисты и критики. Мой идеализм реальнее ихнего. Ихним реализмом сотой доли реальных, действительно случившихся, фактов не объяснить. А мы нашим идеализмом пророчили даже факты . Случалось».
В искусстве Достоевского величайшие взлеты фантазии сочетаются с кропотливым изучением фактов. Он всегда начинает восхождение с низин повседневной действительности. Его романы насыщены хроникой происшествий.
Фабула «Идиота» тесно связана с уголовными процессами 60-ых годов. Самый замысел романа возник под впечатлением дела Умецких. В окончательной редакции ни одна подробность этой семейной драмы не уцелела. «Озлобленная гордячка» Миньона – Умецкая – лишь отдаленный прототип Настасьи Филипповны. Процесс Умецких был ферментом, который привел в движение творческую мысль автора, но почти бесследно растворился в процессе работы. Два других уголовных дела – Мазурина и Горского – определили собой композицию романа. Достоевский признавался С. Ивановой, что «для развязки почти и писался, и задуман был весь роман». Развязка – убийство Рогожиным Настасьи Филипповны: значит, в нем смысл романа. Идея «убийственности» падшего мира реализуется в «убийстве» героя. Фигура убийцы миллионера возникает под впечатлением процесса купца Мазурина.
Сюжет
Этот роман - попытка нарисовать идеального, неиспорченного цивилизацией человека.
Часть первая
В центре сюжета - история молодого человека, князя Мышкина, представителя обедневшей дворянской фамилии. После длительного пребывания в Швейцарии , где он проходит лечение у доктора Шнейдера, он возвращается в Россию. Князь излечился от душевной болезни, но предстает перед читателем, как человек искренний и невинный, хотя и прилично разбирающийся в отношениях между людьми. Он едет в Россию к единственным оставшимся у него родственникам - семье Епанчиных. В поезде он знакомится с молодым купцом Рогожиным и отставным чиновником Лебедевым, которым бесхитростно рассказывает свою историю. В ответ он узнает подробности жизни Рогожина, который влюблен в бывшую содержанку богатого дворянина Тоцкого Настасью Филипповну. В доме Епанчиных выясняется, что Настасья Филипповна известна и в этом доме. Есть план выдать её за протеже генерала Епанчина, Гаврилу Ардалионовича Иволгина, человека амбициозного, но посредственного.
Князь Мышкин знакомится со всеми основными персонажами повествования ещё в первой части романа. Это - дочери Епанчиных, Александра, Аделаида и Аглая, на которых он производит благоприятное впечатление, оставаясь объектом их немного насмешливого внимания. Далее, это генеральша Епанчина, которая находится в постоянном волнении из-за того, что её муж находится в некотором общении с Настасьей Филипповной, имеющей репутацию павшей. Потом, это Ганя Иволгин, который сильно страдает из-за предстоящей ему роли мужа Настасьи Филипповны, и не может решиться на развитие своих пока очень слабых отношений с Аглаей. Князь Мышкин довольно простодушно рассказывает генеральше и сестрам Епанчиным о том, что он узнал о Настасье Филипповне от Рогожина, а также, поражает публику своим повествованием о наблюдавшейся им заграницей смертной казни. Генерал Епанчин предлагает князю, за неимением где остановиться нанять комнату в доме Иволгина. Там князь знакомится с Настасьей Филипповной, которая приезжает неожиданно в этот дом. После безобразной сцены с алкоголиком-отцом Иволгина, которого тот бесконечно стыдится, в дом Иволгиных приезжает за Настасьей Филипповной и Рогожин. Он приезжает с шумной компанией, которая собралась вокруг него совершенно случайно, как вокруг любого человека, умеющего сорить деньгами. В результате скандального объяснения Рогожин клянется Настасье Филипповне, что ввечеру предложит ей сто тысяч рублей наличными.
Этим вечером Мышкин, предчувствуя что-то нехорошее, очень хочет попасть в дом к Настасье Филипповне, и вначале надеется на старшего Иволгина, который обещает проводить Мышкина в этот дом, но, на самом деле, вовсе не знает, где она проживает. Отчаявшийся князь не знает, что делать, но ему неожиданно помогает младший брат-подросток Гани Иволгина, Коля, который показывает ему дорогу в дом Настасьи Филипповны. В тот вечер у неё именины, приглашенных гостей мало. Якобы сегодня должно все решиться и Настасья Филипповна должна дать согласие выйдти за Ганю Иволгина. Неожиданное появление князя приводит всех в изумление. Один из гостей, Фердыщенко, положительно тип мелкого негодяя, предлагает для развлечения сыграть в странную игру - каждый рассказывает про свой самый низкий поступок. Следуют рассказы самого Фердыщенко и Тоцкого. В форме такого рассказа Настасья Филипповна дает отказ Гане выйти за него замуж. В комнаты внезапно вваливается Рогожин с компанией, принесшей обещанные сто тысяч. Он торгует Настасью Филипповну, предлагая ей деньги взамен на согласие стать «его».
Князь дает повод к изумлению, серьёзно предлагая Настасье Филипповне выйти за него замуж, в то время, как она, в отчаянии, играет этим предложением и едва ли не соглашается. Настасья Филипповна предлагает Гане Иволгину взять сто тысяч, и бросает их в огонь камина, так, чтобы тот смог выхватить их совершенно целыми. Лебедев, Фердыщенко и подобные им в замешательстве, и умоляют Настасью Филипповну позволить им выхватить из огня эту пачку денег, но она непреклонна, и предлагает сделать это Иволгину. Иволгин сдерживается, и не бросается за деньгами. Настасья Филипповна щипцами вынимает почти целые деньги, отдает их Иволгину, и уезжает с Рогожиным. Этим кончается первая часть романа.
Часть вторая
Во второй части князь предстает перед нами по истечении полугода, и теперь он вовсе не кажется совершенно наивным человеком, сохраняя при этом всю свою простоту в общении. Все эти полгода он проживает в Москве. За это время он успел получить некоторое наследство, о котором ходят слухи, что оно едва ли не колоссальное. Также по слухам известно, что в Москве князь вступает в тесное общение с Настасьей Филипповной, но вскоре она оставляет его. В это время Коля Иволгин, который стал в приятельских отношениях с сестрами Епанчиными, и даже с самой генеральшей, передает Аглае записку от князя, в которой он в путанных выражениях просит её вспомнить о нём.
Между тем, уже наступает лето, и Епанчины выезжают на дачу в Павловск. Вскоре после этого Мышкин приезжает в Петербург, и наносит визит к Лебедеву, от которого он, между прочим, узнает о Павловске и снимает у него дачу в том же месте. Далее князь идет в гости к Рогожину, с которым у него тяжелый разговор, закончившийся братанием и обменом нательными крестами. При этом, становится очевидно, что Рогожин находится на той грани, когда уже готов зарезать князя или Настасью Филипповну, и даже купил, думая об этом, нож. Также в доме Рогожина Мышкин замечает копию картины Гольбейна «Мертвый Христос», которая становится одним из важнейших художественных образов в романе, часто поминаемым и после.
Возвращаясь от Рогожина и находясь в помраченном сознании, и предчувствуя вроде бы время эпилептического припадка, князь замечает, что за ним следят «глаза» - и это, видимо, Рогожин. Образ следящих «глаз» Рогожина становится одним из лейтмотивов повествования. Мышкин, дойдя до гостиницы, где остановился, сталкивается с Рогожиным, который вроде бы заносит уже над ним нож, но в эту секунду с князем случается эпилептический припадок , и это останавливает преступление.
Мышкин переезжает в Павловск, где генеральша Епанчина, прослышав, что он нездоров, немедля наносит ему визит вместе с дочерьми и князем Щ., женихом Аделаиды. Также в доме присутствуют и участвуют в последущей важной сцене Лебедев и Иволгины. Позже к ним присоединяются подошедшие позже генерал Епанчин и Евгений Павлович Радомский, предполагаемый жених Аглаи. В это время Коля напоминает о некоей шутке про «рыцаря бедного», и непонимающая Лизавета Прокофьевна заставляет Аглаю прочесть известное стихотворение Пушкина , что она и делает с большим чувством, заменяя, между прочим, инициалы, написанные рыцарем в стихотворении на инициалы Настасьи Филипповны.
Под конец сцены все внимание приковывает больной чахоткой Ипполит, чья речь, обращенная ко всем присутствующим, полна неожиданных моральных парадоксов. А позже, когда все уже покидают князя, внезапно возникает у ворот дачи Мышкина экипаж, из которого голос Настасьи Филипповны кричит что-то про векселя, обращаясь к Евгению Павловичу, что того сильно компрометирует.
На третий день генеральша Епанчина наносит неожиданный визит князю, хотя и сердилась на него все это время. В ходе их беседы выясняется, что Аглая каким то образом вошла в общение с Настасьей Филипповной, через посредство Гани Иволгина и его сестры, которая вхожа к Епанчиным. Так же князь проговаривается, что получал записку от Аглаи, в которой она просит его впредь не показываться ей на глаза. Удивленная Лизавета Прокофьевна, поняв, что тут играют роль чувства, которые Аглая питает к князю, немедленно велит ему с ней идти к ним в гости «намеренно». На этом кончается вторая часть романа.
Персонажи
Князь Лев Николаевич Мышкин - Русский дворянин, который 4 года жил в Швейцарии и возвращается в Петербург в начале Части I. Белокурый с голубыми глазами, князь Мышкин себя ведет чрезвычайно наивно, доброжелательно и непрактично. Эти черты ведут других к тому, чтобы называть его «идиотом»
Настасья Филлиповна Барашкова - Изумительно красивая девушка из дворянской семьи. Она играет центральную роль в романе как героиня и объект любви и князя Мышкина, и Парфёна Семёновича Рогожина.
Парфён Семёнович Рогожин - Темноглазый, темноволосый дватцатисемилетний человек из рода купцов. Страстно влюбившись в Настасью Филлиповну и получив большое наследство, он пытается её привлечь 100 тысячами рублей.
Аглая Ивановна Епанчина - Самая младшая и самая красивая из девиц Епанчиных. Князь Мышкин в неё влюбляется.
Гаврила Ардалионович Иволгин - Амбициозный чиновник среднего класса. Он влюблен в Аглаю Ивановну, но все равно готов жениться на Настасьи Филипповне за обещанное приданное 75 000 руб.
Лизавета Прокофьевна Епанчина - Дальная родственница князя Мышкина, к которой князь в первую очередь обращается за помощью. Мать трех красавиц Епанчиных.
Иван Фёдорович Епанчин - Богатый и уважаемый в петербургском обществе, Генерал Епанчин дарит Настасии Филипповне жемчужное ожерелье в начале романа
Экранизации
Ссылки
| Фёдор Михайлович Достоевский | |
|---|---|
| Романы | Бедные люди | Униженные и оскорблённые | Записки из подполья | Преступление и наказание | Игрок | Идиот | Бесы | Подросток | Братья Карамазовы |
| Повести и рассказы | Двойник | Записки из Мёртвого дома | Роман в девяти письмах | Село Степанчиково и его обитатели | Господин Прохарчин | Хозяйка | Белые ночи | Ёлка и свадьба | Ползунков | Слабое сердце | Чужая жена и муж под кроватью | Неточка Незванова | Маленький герой | Дядюшкин сон | Честный вор | Петербургские сновидения в стихах и в прозе | Скверный анекдот | Крокодил | Вечный муж | Бобок | Мужик Марей | Столетняя | Кроткая | Два самоубийства | Мальчик у Христа на ёлке | Сон смешного человека |
| Публицистика | Петербургская летопись | Зимние заметки о летних впечатлениях | Дневник писателя | Пушкин (очерк) |
| Связанные статьи | Музеи Ф. М. Достоевского | Адреса Ф. М. Достоевского | Петербург Достоевского |
Wikimedia Foundation . 2010 .
- Идиоспермум австралийский
- Идиот (телесериал, 2003)
Смотреть что такое "Идиот (Достоевский)" в других словарях:
Идиот (роман) - У этого термина существуют и другие значения, см. Идиот. Идиот Жанр: Роман
Достоевский Федор Михайлович - Достоевский, Федор Михайлович знаменитый писатель. Родился 30 октября 1821 г. в Москве в здании Мариинской больницы, где отец его служил штаб лекарем. Он рос в довольно суровой обстановке, над которой витал угрюмый дух отца человека нервного,… … Биографический словарь
ДОСТОЕВСКИЙ - Фёдор Михайлович , рус. писатель, мыслитель, публицист. Начав в 40 х гг. лит. путь в русле «натуральной школы» как преемник Гоголя и поклонник Белинского, Д. в то же время впитал в… … Философская энциклопедия
Достоевский Федор Михайлович - Достоевский Фёдор Михайлович , русский писатель. Родился в семье лекаря Мариинской больницы для бедных. Окончив в 1843 Петербургское военно инженерное училище, был зачислен на службу в… … Большая советская энциклопедия